— Вот так удача! — воскликнул Владек.
— Да, удача, — повторила девочка и, нагнувшись, взяла в руки розового голубя-вожака.
— Хороший Любусь! Милый ты мой Любусь! — приговаривала она замиравшим еще от усталости голосом, целуя шелковистые крылья и головку птицы.
Владек тем временем занялся более полезным делом. Отодвинув заслонку, прикрывавшую отверстие самодельного деревянного голубятника, наполовину скрытого сорными травами, которыми поросла старая крыша, он водворил туда всех прилетевших за Любусем голубей, потом снова задвинул заслонку и сел отдыхать.
Крыша была довольно крутая, но детям сидеть было удобно, так как на ней от старости образовались всякие углубления и выпуклости. Прислонясь спиной к голубятнику, они босыми ногами упирались в гибкие ветки ивняка, росшего здесь на песке, который год за годом наносил ветер на крышу старой хаты.
— Вот хорошо, что старой дома нет! — сказал Владек. — Она и знать ничего не будет про наших новых гостей. А знала бы, так стала бы приставать, как всегда: «Где деньги, что взял за голубей?» И пришлось бы отдать ей не меньше как половину. А этих я завтра же продам — и ни гроша старуха не получит!
— И что ты на эти деньги купишь? — спросила Марцыся.
— Известно что: наемся, пивка выпью… Мне всегда страх как есть хочется… Старуха сегодня колбасу ела и пиво пила, а я только глядел да облизывался… Вот она какая! Мне даст кусок черствого хлеба и ложку гречневой каши, а сама обжирается и пьет с гостями!
— Ой, совсем забыла! — воскликнула вдруг Марцыся.
— Что забыла?
Вместо ответа девочка достала из-за пазухи два больших бублика и с веселым смехом показала их Владку.
Он протянул руку.
— Давай!
— Погоди, не хватай! Сама дам. На!
И отдала ему один бублик, а другой с жадностью поднесла ко рту.
— Исусе! Хорошо, что не обронила на бегу, — сказала она через минуту.
— Ага! — отозвался Владек. — Могла обронить! Ведь летела как шальная!
Девочка, наклонясь, игриво заглянула ему в лицо и спросила:
— Что, вкусно?
Владек скорчил гримасу.
— Не больно-то, да что поделаешь! Раз уж такая наша доля горькая, так и черствый бублик лучше, чем ничего! А откуда они у тебя?
Марцыся указала пальцем на город.
— Там, на улице, мне одна пани дала три гроша, и я на них купила.
— Христарадничала?
— Да.
— Везет же девчонкам! — сказал Владек, покачав головой. — Им всегда охотнее подают, чем нам, хлопцам… Мне давно никто ничего не дает.
— Оттого, что ты уже большой, а я — маленькая.
— Большой! Эка радость! Большому и есть больше надо. А где мне взять? Дядя все твердит, что отдаст меня учиться ремеслу, да ведь обещать легко… Только дурак обещанному рад. И потом — что толку быть ремесленником? Вот если бы паном — это совсем другое дело…
Марцыся не отвечала. Она грызла бублик, а через некоторое время указала пальцем на один из городских домов вдали и сказала:
— Видишь? Там живет пан садовник — тот, что нанимал тебя в прошлом году грядки вскапывать. Вот у кого в доме красиво! Ой, как красиво!
— Да, хорошо там, — подтвердил Владек. — Да и что за диво — ведь садовник страшно богатый. Когда я стану богачом, я откуплю у него этот дом.
И через минуту добавил:
— Мы с тобой поженимся и будем там вместе жить.
Девочка улыбнулась.
— Вот хорошо-то будет!
И вдруг, уже серьезно, спросила:
— Владек, а где же ты возьмешь богатство?
Владек задумался, потом сказал:
— Да разве я знаю? А только богатство мне нужно дозарезу. Где-нибудь я должен его найти! Так мне осточертела эта собачья жизнь, что…
Он плюнул и, помолчав, продолжал:
— Где же справедливость на свете?.. Один как сыр в масле катается, а у другого ничего нет. Один, неведомо за что, паничом родится, а другой — тоже неизвестно за что — таким вот оборванцем, как я. Тетка постоянно твердит, что я дармоед, что ей от меня никакой пользы. Не знаю, чего ей еще надо? В прошлом году я работал на огородах, копал и полол, сорную траву тачками вывозил, — так что же ты думаешь, она ко мне добрее была? Где там! Да еще и отец к осени притащился и вздул меня… Тебе хорошо — у тебя отца нет, никто тебя не бьет…
У Марцыси губы задрожали — казалось, она сейчас заплачет.
— Мать бьет, — сказала она тихо.
— Пустяки, она тебя только под пьяную руку бьет, — утешал ее Владек. — Зато когда она трезвая, так и целует, и песенкам разным учит, и сказки тебе рассказывает… А я никогда ни от кого доброго слова не слышу… Эх, жизнь проклятая… Иной раз от досады, кажется, в пруд бы кинулся!
— Ай-ай-ай, что ты! — в ужасе вскрикнула Марцыся.
Владек удивленно посмотрел на нее.
— Чего заверещала?
— Так. Испугалась, — жалобно пояснила Марцыся. — Если бы ты в пруд кинулся, так утонул бы… и помер…
— Ну и помер бы. Так что же?
Марцыся испуганными глазами уставилась на него.
— Тогда… тогда не было бы тебя… — тихо сказала она.
— И до меня свет стоял и без меня все равно стоять будет, — сентенциозно заметил мальчик, разглядывая свои босые ноги. Но затем, посмотрев на Марцысю, воскликнул: — Ну, чего глаза вылупила? Да ты реветь, кажись, собираешься? Не бойся, не утоплюсь… Разбогатею и женюсь на тебе… Будем мы с тобой есть, пить, под ручку гулять… И никогда я тебя не брошу… до самой смерти… Вот богом тебе клянусь!..
Он ласково погладил ее по огненно-рыжим волосам, потом лениво растянулся на крыше и, заложив руки за голову, обратив лицо к плывущим в вышине облакам, загляделся куда-то в одну точку. В его серых глазах под светлыми бровями было в эти минуты совсем недетское выражение. В них светилась какая-то беспокойная, страстная мечта. По сосредоточенному лицу то и дело пробегала то улыбка, то нервная судорога. А Марцыся, сидя над ним, о чем-то глубоко задумалась и, подперев голову руками, тихонько покачивалась взад и вперед.
— Владек! — вполголоса окликнула она мальчика через некоторое время.
— Что?
— Я тебе завтра опять бублик принесу. А может, и булку.
— Милостыню пойдешь просить?
— Ага…
— Ну хорошо, принеси. И, может, папироску где-нибудь найдешь, так принеси. А я, как голубей продам, куплю тебе две конфеты.
— Конфеты! Ой! — воскликнула Марцыся, и личико ее озарилось невыразимым восторгом.
— Владек! — начала она снова.
— Ну?
— Знаешь что? Я завтра в овраг схожу, насобираю полный фартук барбарису, да и продам его в городе… Поможешь мне собирать?
— Отчего не помочь? Помогу.
— Если продам, так деньги отдам тебе. Купишь себе красивый шарф на шею.
— Вот еще, шарф! Не шарф, а крючки куплю для удочки, и пойдем с тобой рыбу удить. Ладно?
Марцыся даже руками всплеснула:
— Ой, как весело будет!
Они примолкли и насторожились, потому что где-то неподалеку послышались шаги.
Солнце совсем закатилось. Погасли пылающие кресты на башенках костелов, потемнели окна городских домов. Внизу, в овраге, густела уже черная тьма, а на крыше стоявшей над ним хатки все еще сидели двое детей, слушая доносившиеся в темноте неясные звуки и совсем тихий плеск. В холодную низину залетел ночной ветер и качал ветви ив, рябил сонные воды пруда. На тропке появилась в сумраке фигура женщины, невысокой и толстой, укутанной в большой платок. Она, тяжело ступая, шла к хате.
— Старуха!.. — шепнул Владек. — Сейчас меня станет кликать… Ступай себе домой, Марцыся, а то, как увидит она нас вместе на крыше, сразу догадается, что мы голубей приманили.
— До свиданья! — шепнула Марцыся.
— До свиданья.
Она обняла его руками за шею и поцеловала на прощанье.
Через минуту молодое деревце, росшее у самой стены, зашелестело, закачалось. Марцыся соскользнула вниз легко, как тень. Крадучись, прошмыгнула она вдоль низенького плетня и, далеко обойдя шедшую к хате женщину, сбежала, незамеченная ею, по склону оврага. Внизу она зашагала уже медленнее к теснившимся над рекой домам и лачугам предместья. Шла, степенно сложив на груди руки, и громко завела песню: