Занавес
Третья картина
Ночь. В глубине направо темный силуэт виллы Эмиля Грелье, ее характерный угол. Ближе, среди деревьев, небольшая привратницкая, завитая плющом; в окне тусклый свет. У чугунной ограды, за которой даль, собрались испуганные женщины и смотрят на далекий пожар. Кровавое, беспокойное зарево охватывает почти все небо, и только в зените небо темнеет по-ночному. Отсветы зарева падают на предметы и людей; дают жуткие отражения в зеркальных стеклах немой и темной виллы. Голоса звучат сдержанно и робко; частые паузы и продолжительные вздохи.
Женщин три.
Генриетта. Боже мой, Боже мой, как это ужасно! Горит и горит, и нет конца огню.
Вторая женщина. Вчера горело дальше и там, а сегодня ближе. Оно становится ближе, о Господи!
Генриетта. Горит и горит, и нет этому конца. Сегодня днем солнце было как в тумане.
Вторая женщина. Все горит, а солнце гаснет. Теперь ночью светлее, чем днем.
Сильвина. Мне страшно!
Генриетта. Молчи! Молчи, Сильвина. Молчание.
Вторая женщина. И ничего не слышно. Что там горит такое? Если закрыть глаза, то можно подумать, что ничего и нет. Так тихо! — Даже собаки не лают.
Генриетта. А я и с закрытыми Глазами все вижу это. — Смотрите, как будто бы сильнее!
Сильвина. Ой, мне страшно!
Вторая женщина. Где это может гореть?
Генриетта. Не знаю. Горит и горит, и нет этому конца. Может быть, там уже все погибли. Может быть, там делается что-то такое ужасное, а мы смотрим и ничего не знаем.
Тихо подходит четвертая женщина.
Четвертая женщина. Здравствуйте.
Сильвина (сдержанно). Ой!
Генриетта. Ой, вы нас напугали. Здравствуйте, соседка.
Четвертая женщина. Здравствуйте, мадам Генриетта. Ничего, что я пришла, очень страшно дома. Я так и догадалась, что вы не спите и смотрите. От вас хорошо видно. Вы не знаете, где это горит?
Вторая женщина. Нет. И ничего не слышно, какая тишина!
Генриетта. Горит и горит. — Про вашего мужа ничего не слыхали?
Четвертая женщина. Нет, ничего. Я уж и плакать перестала.
Генриетта. А с кем же сейчас ваши дети?
Четвертая женщина. Одни. Они спят. Это правда, я слыхала, что мосье Пьера убили?
Генриетта (волнуясь). Вы подумайте: я не знаю. Я просто не понимаю, что это такое. Вы знаете, что в доме теперь никого, и мы боимся там спать…
Вторая женщина. Мы все трое спим здесь, в привратницкой.
Генриетта. Я и днем боюсь туда заглядывать: такой большой и такой пустой дом! И мужчин нет никого, ни одной души…
Четвертая женщина. Это правда, что Франсуа ушел стрелять пруссаков? Я так слыхала.
Генриетта. Может быть, все говорят, но мы не знаем. Он скрылся тихо, как мышь.
Четвертая женщина. Его повесят, таких вешают пруссаки.
Генриетта. Постойте, постойте — и вот сегодня из сада я слышу, что телефон в доме звонит, и, вероятно, уже давно. Я так испугалась, а потом все-таки пошла… И вы подумайте! Кто-то говорит: мосье Пьер убит!
Вторая женщина. И больше ничего?
Генриетта. И больше ничего, ни слова! И все замолчало, и мне стало так страшно и нехорошо, что я едва выбежала. Теперь я ни за что не войду туда!
Четвертая женщина. А чей голос?
Вторая женщина. Мадам Генриетта говорит, что голос совсем незнакомый.
Генриетта. Да, незнакомый.
Четвертая женщина. Смотрите: окна в доме как будто светятся, там кто-то есть!
Сильвина. Ой, мне страшно. Я не могу!
Генриетта. Ну что вы, ну что вы! Там никого не может быть.
Вторая женщина. Это от зарева.
Четвертая женщина. А если там кто-нибудь опять звонит?
Генриетта. Ну что вы! Ночью!
Все прислушиваются. Тишина.
Вторая женщина. Что будет с нами? Они идут сюда, и ничто не может их остановить.
Четвертая женщина. Я хотела бы скорее умереть. Когда умрешь, ничего не будешь слышать и видеть.
Генриетта. И так всю ночь: горит и горит. А днем опять не будет видно от дыма, и хлеб будет пахнуть гарью. Что там делается?
Четвертая женщина. И мосье Пьера убили.
Вторая женщина. Убили. Убили.
Сильвина. Не надо говорить. Боже мой, куда же мне уйти! Я не могу совсем, я этого не понимаю.
Тихо плачет.
Четвертая женщина. Говорят, что их двадцать миллионов, и что они уже сожгли Париж. И что у них такие пушки, которые могут стрелять на сто километров…
Генриетта. Боже мой, Боже мой, и все это идет на нас…
Вторая женщина. Боже милосердный, сжалься над нами!
Четвертая женщина. И они летают и с воздушных кораблей бросают бомбы, страшные бомбы, которые разрушают целые города…
Генриетта. Боже мой, что сделали они с небом! Прежде в небе Ты был один, а теперь и там подлые пруссаки.
Вторая женщина. Прежде, когда душа хотела покоя и радости, я смотрела в небо, а теперь некуда смотреть бедному человеку!
Четвертая женщина. Все отняли у нашей Бельгии, даже небо! Я хотела бы скорей умереть, уже нечем становится дышать. (Внезапно пугаясь.) Послушайте, вы не думаете, что сейчас мой муж, мой муж…
Генриетта. Нет, нет.
Четвертая женщина. Отчего же такое зарево? Что там горит?
Вторая женщина. Сжалься над нами, Боже! Оно как будто идет сюда!
Молчание. Тишина. Зарево колышется над землею, безмолвно дышит огнем.
Занавес
Четвертая картина
Сумрачный рассвет. Солнце взошло уже давно, но его не видно за густой пеленой тумана и дыма.
Большая комната в вилле Э. Грелье, приспособленная к тому, чтобы в ней могли находиться раненые. Их двое: сам Эмиль Грелье, серьезно раненный в плечо, и сын Морис, у которого легкая рана на правой руке. Большое окно, задернутое полупрозрачными портьерами, дает слабый синеватый свет, в котором с трудом различаются постели под белыми одеялами. Оба раненые как будто еще спят. В кресле, у постели Эмиля Грелье, неподвижная фигура в белом — это Жанна. Тихо.
Эмиль Грелье (тихо). Жанна!
Жанна (быстро наклоняется к постели). Тебе дать воды?
Эмиль Грелье. Нет. Ты устала.
Жанна. Нет, ничего, я дремала всю ночь. Ты не можешь спать, Эмиль?
Эмиль Грелье. Который час? Она неслышно подходит к окну и, слегка отодвинув портьеру, рассматривает маленькие часики, так же неслышно возвращается.