ХАРАКТЕР ВОССТАНИЙ КОНЦА II В. Н. Э.
И ИХ ИСТОРИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ
Народное движение конца II в. н. э., известное как восстание «Желтых повязок», сыграло решающую роль в сломе государственной машины древнекитайской Ханьской империи и предопределило ее крушение. Оно послужило поворотным пунктом в истории древнего Китая, расчистив почву для развития новых, более прогрессивных производственных отношений. Движущими силами восстаний конца II — начала III в. н. э. были зависимые земледельцы, мелкие свободные производители и рабы. К повстанцам присоединялись также мелкие чиновники и небогатые землевладельцы. Несмотря на огромный размах восстания «Желтых повязок» и его длительную подготовку, движение в целом носило стихийный и малоорганизованный характер. Еще менее организованными были другие восстания. Отряды повстанцев, как правило, действовали разобщенно и не были спаяны крепкой военной дисциплиной. Восставшие не имели перед собой ясной цели, они убивали чиновников и представителей знати, сжигали дворцы, разрушали плотины, захватывали имущество богачей и на этом останавливались; в отдельных случаях вожди повстанцев, захватив власть, объявляли себя императорами.
Не обладая достаточным военным опытом, повстанцы не могли надолго закрепить свои победы. Все это определило слабость и конечное поражение движения. Но значение этих восстаний и их влияние на дальнейший ход истории были огромны.
ПЕРВОИСТОЧНИКИ.
ИСТОРИЧЕСКАЯ ПРОЗА. СЫМА ЦЯНЬ.
ИЗ КНИГИ «ШИЦЗИ»
ОТДЕЛЬНОЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ О ЦЮЙ ЮАНЕ
Цюй Юань — его имя было Пин. Он был сородичем и однофамильцем чуского дома, служил у чуского князя Хуая приближенным «левым докладчиком». [121]Обладал обширною наслышанностью и начитанностью, память у него была мощная. Он ясно разбирался в вопросах, касающихся государственного благоустройства. Был искусный оратор. Во дворце он с князем обсуждал государственные дела, издавал приказы и указы, а за пределами дворца имел поручение по приему гостей и беседам с приезжавшими удельными князьями. Князь дорожил им, как дельным.
Один высший чин, вельможа, бывший с ним в одном ранге, соперничал с ним в княжеском благоволении и втайне замышлял против его талантов. Князь Хуай дал Цюй Юаню составить свод государственных законов. Цюй Пин набросал их вчерне, но работу еще не закончил. Этот вельможа ее увидел и захотел присвоить, но Цюй Пин не давал. Тогда тот стал на него возводить клевету, что, мол, когда князь велит Цюй Пину составлять законы, то нет никого в народе, кто бы об этом не узнал, и каждый раз, как только какой-нибудь закон выходит, то Пин хвастает своими заслугами: без меня, мол, никто ничего сделать не может.
Князь рассердился и удалил от себя Цюй Пина. Цюй Юань был оскорблен, негодовал на то, что князь Слушает все неразумное; что клевета закрывает собой тех, кто честен, и кривда губит тех, кто бескорыстен; что тот, кто строго прям, оказался вдруг неприемлем. Тогда он предался печали и весь ушел в себя: сочинил поэму «Лисао» [122]— «Как впал я в беду», это названье «Как впал я в беду» значит как бы «Как впал я в досаду».
Скажу я теперь: «Что Небо значит? Начало оно людей? Что отец и мать? Основа они людей! Когда человек дошел до конца, он снова обращается к основе своей. И вот, когда он в тяготе и страде дошел до усталости крайней, нет случая, чтоб не вопил бы он к Небу; иль, если он болен и страждет, печален, тоскует, нет случая, чтобы не звал к себе он отца или мать. Цюй Пин шел правой стезею, путем прямоты, исчерпал всю честную душу свою и ум свой использовал весь на службе царю своему. Но клеветник разъединил обоих их, и можно говорить о том, что это было дном падения. Ведь он был честен и заслуживал доверия, но пострадал от подозренья; служил он с преданной душой, а жертвой стал клеветника... Ну, мог ли он не возмущаться?
Поэма Цюй Пина «Лисао» («Как впал я в беду») родилась, конечно, из чувства его возмущения. «Настроенья в уделах» [123]есть книга, которая склонна к любовным мотивам но блуда в ней нет. «Малые оды» [124]полны возмущений, нападок, но бунта в них нет. Когда же мы теперь говорим об одах «Павшего в грусть» («Как впал я в беду»), то можем сказать, что в них достоинства того и другого соединились.
В глубь древности входит он, нам говоря о Ди Ку [125], спускаясь к нам, говорит он о циском Хуане. [126]А в промежутках между ними он повествует нам о Тане и об У, чтоб обличить дела своей эпохи. Он выяснил нам всю ширь, высоту пути бесконечного Дао, стезю безупречного Дэ, [127]статьи и подробности мира, порядка и благоустройства, а также той смуты, которая им обратна. Все это теперь нам стало понятно и ясно вполне. Его поэтический стиль отличается сжатой формой, слова его речи тонки и едва уловимы; его настроенье души отлично своей чистотою; его поведенье, поступки его безупречно честны. То, что в стихах говорит он, по форме невелико, но по значенью огромно, прейыше всех мер. Им взятое в образ нам близко, но мысль, идеал далеки. Его стремления чисты, поэтому все что он хвалит в природе, — прекрасно. В стезе своей жизни он был благочестен и вот даже в смерти своей не позволил себе отойти от нее. Он погрязал, тонул в грязи и тине, но, как цикада, выходил из смрада гряди преображенный; [128]освобождался, плыл, носился далеко за страною праха, за гранью всех сквернот земли. Не принял тот мир с его жидкой, топкою грязью; белейше был бел, не марался от грязи его. И если взять его душу, соперницей сделав ее и солнца и месяца, то нет невозможного в этом.