Эрудиция — это не знание.
Человек мудрости не накапливает.
Чем больше он делает для других, тем больше у него в наличии для себя.
Отдавая другим, а умножает себе.
Путь Небес приносит пользу, а не вредит.
ИЗ КНИГИ «ЧЖУАН-ЦЗЫ»
(перевод В. В. Малявина)
ВСЕ - ЕДИНО?
Цзыци из Наньго сидел, облокотившись на столик, и дышал, внимая небесам, словно и не помнил себя. Прислуживавший ему Яньчэн Янь почтительно стоял рядом.
—Что я вижу! — воскликнул Яньчэн Янь. — Как же такое может быть?
Тело — как высохшее дерево,
Сердце — как остывший пепел.
Ведь вы, сидящие ныне передо мной,
Не тот, кто сидел здесь прежде!
—Ты хорошо сказал, Янь! — ответил Цзыци. — Ныне я похоронил себя. Понимаешь ли ты, что это такое? Ты, верно, слышал флейту человека, но не слыхал еще флейты земли. И даже если ты внимал флейте земли, ты не слыхал еще флейты неба.
—Позвольте спросить об этом, — сказал Яньчэн Янь. — Великий Ком [64]выдыхает воздух, зовущийся ветром. В покое пребывает он. Иной же раз он приходит в движение, и тогда вся тьма отверстий откликается ему. Разве не слышал ты его громоподобного пения? Вздымающиеся гребни гор, дупла исполинских деревьев в сотню обхватов — как нос, рот и уши, как горлышко сосуда, как винная чаша, как ступка, как омут, как лужа. Наполнит их ветер — и они завоют, закричат, заплачут, застонут, залают. Могучие деревья завывают грозно: У-у-у-у! А молодые деревца стонут им вслед: А-а-а-а! При слабом ветре гармония малая, при сильном ветре — гармония великая. Но стихнет вихрь и все отверстия замолкают. Не так ли раскачиваются и шумят под ветром деревья?
—Значит, флейта земли — вся тьма земных отверстий. Флейта человека — полая бамбуковая трубка с дырочками. Но что же такое флейта неба?
—Десять тысяч разных голосов? Кто же это такой, кто позволяет им быть такими, какие они есть, и петь так, как им поется? [65]
Большое знание безмятежно-покойно.
Малое знание ищет, к чему приложить себя.
Великая речь неприметно-тиха,
Малая речь гремит над ухом.
Когда мы спим, душа отправляется в странствие.
Пробудившись от сна, мы открываемся миру.
Всякая привязанность — обуза и путы,
И сознание вечно бьется в тенетах.
Одни в мыслях раскованны
другие проникновенны, третьи тщательны.
Малый страх делает нас осторожными.
Большой страх делает нас раскованными.
Мысли устремляются вперед,
как стрела, пущенная из лука:
так стараются люди определить,
где истина и где ложь.
Словно связанные торжественной клятвой: так судят неуступчивые спорщики.
Увядает, словно сад поздней осенью: такова судьба истины,
за которую держатся упрямо.
Остановилось движение, словно закупорен исток: так дряхлеет все живое.
И в час неминуемой смерти
ничто не может вернуть нас к жизни заново.
Веселье и гнев, печаль и радость, надежды и раскаянья, перемены и неизменность, благородные замыслы и низкие поступки — как музыка, исторгаемая из пустоты, как грибы, возникающие из испарений, как день и ночь, сменяющие друг друга перед нашим взором. И неведомо, откуда все это? Но да будет так! Не от него ли то, что и днем и ночью с нами? Как будто бы есть подлинный господин, но нельзя различить его примет. Деяниям его нельзя не довериться, невозможно узреть его образ!
Не будь другого, не было бы и моего «я», [66]а не будь моего «я», не было бы необходимости делать выбор. Кажется, тут мы не далеки от истины, но все еще не знаем, откуда приходят наши мысли.
Сотня костей, девять отверстий и шесть внутренних органов [67]— все они присутствуют во мне, что же из них мне ближе всего? Нравятся ли они мне все одинаково или какому-то органу я отдаю предпочтение? Управляет ли этот орган всеми прочими, как если бы они были подданными? А может, органы нашего тела не могут друг другом управлять и сменяют друг друга в роли правителя и подданного? Или все-таки у них есть один подлинный государь? Но даже если мы опознаем этого государя, мы ничего не сможем ни прибавить к его подлинности, ни отнять от нее.