Одним словом, когда вздернули железного Феликса над Лубянкой, я рукоплескал Ельцину бурными овациями вместе с прогрессивной частью нашего народа, потому что это означало свободу частного бизнеса и буйного цветения веток персика в койках бывших рабов Утопии.
Правда, до этих положительных событий в отрицательной истории нашей страны я успел оттянуть срок, включая туда химию полимеров и псевдонавозных удобрений для бесплодной целины.
Должен сказать, что хромоногая Элла Ивановна тогда же выскочила замуж за моего следователя Храпко, который на этот раз был старше ее на пять лет, и у него дрожали руки с бодуна.
В маляве она мне тиснула, что ветка нашего персика должна не только цвести, но и полезно плодоносить на старости лет.
Я был не в обиде. Ничто не делает детскую сказку взрослой былью так кайфово, как ненормативное обладание училкой с повсеместными следами былой красоты. Кроме того, Храпко вывел ее из моего последнего дела. А то бы она пошла по нему в роли активной вдохновительницы малолетки на потерю невинности и незаконное фарцло.
Само дело Храпко довел до суда в значительно смягченном виде. Дескать, Моргунов, ранее отмороженный халатностью роддома, в одиночку вымогал у туристов загнивающих стран дефицитные лекарства, тем самым грудью встав на борьбу с ишемической болезнью родной матери, к тому же он являлся очередной жертвой экономической пропаганды радио «Свобода».
Итак, я подсел по валютке и фарцлу. Как говорил великий Вивальди, лагерный год – это осень-зима-весна и лето. На нарах английскому, да и музыке тоже меня, как достаточно юного жеребчика, подковывал пожилой дирижер симфоний Берцович, которого билетер, старый гетерочлен партии, засек в оркестровой яме с двадцатилетним контрабасом из Бенилюкса. Кстати, Берцович никогда не пытался изменить мою проженскую ориентацию на сто восемьдесят градусов, а приучал к задаткам культуры.
С одной стороны, – извините, но не могу пройти мимо такого вопроса, – Андропов отбирал у интеллигенции дирижерскую палочку за связь с контрабасом сексуального меньшинства, а с другой – внутренне противоречиво вламывал ей мужских лагерей, где она могла кататься как сыр в масле, с заранее опущенным контингентом, то есть с петухами, козлами и так далее. Вот какова была логика преступления и наказания самого передового в мире застоя в правосудии! Ведь пидарасов надо было бросать для исправления как раз на женские нары, а не на мужские. Я не против другой ориентации, но зачем же, спрашивается, пропускать стаю волков в курятник? При сильной руке Сталина такое называлось вредительством. Но ладно.
Возвращаюсь к конкретной предыстории моего соучастия в необычном преступлении.
Если бы годы не шли, я бы в лагере обязательно удавился от скуки. Пришлось заиметь благодарную связь с медсестрой лазарета, которую на воле никто не расматривал как объект желания интимной близости. Но до сих пор лично я считаю, что вместо следов былой не-красивости имелась на плечах у той медсестры вторая душа. Благодаря ей и умным образованным пидарасам я с науками, аспирином, витамином це и библиотекой удачно отволок оста-ток срока и вышел на лучшую из двух сторон решетки более образованным человеком, чем до преступления и наказания. А урки в законе положили глаз на мою эрудицию и способность отлично вертеться вокруг собственной оси. Они тоже въехали в то, что кадры решают все, особенно в условиях первоначального накопления оборотных средств.
Выхожу на свободу. Так. Присмотревшись, замечаю, что родная страна, она же СССР, сменила стройку коммунизма на окучивание теневых лимонов в загашниках коррупщиков и на офшорах. Если в двух словах, то фонды на пирамидах сидят и банки подгоняют кнутами урок. На этом фоне в Москву тянутся караваны поездов и грузовиков за дефицитом для обеспечения дальнейшей аритмии пищеварения периферии, сидящей на подсосе с семнадцатого года. А в воздухе уже пахнет не грозой, а гораздо смердливей, чем после праздничных гонок в раздевалке девической сборной по велосипеду, куда авторитетные люди направили меня инструктором по педалям и покрышкам, по совместительству вербующим лица данного пола на курсы выездных стриптизерш.
– Нет, – говорю авторитетам, поработав пару дней, – я уважаю только нейтральный запах девушки с веслом в ЦПКО имени Горького, а в раздевалке спортшколы мучает чих, слезы текут и шалят нервишки от вредной для тестикул моих работенки – увольте.
– О’кей, – отвечают урки, – тогда мы направляем тебя на кладбище с большим будущим, где ты и возглавишь нужную нам систему Станиславского.