Итого: я сделался окончательно бесперспективным невыездным, поскольку тухловато-застойное политбюро давило косяка на наш восточно демократический берлинский сектор. В очередях за синей птицей, верней, за преждевременно недоразвитыми курами, поговаривали, что в том нашем секторе было гораздо больше всякого фашизма и марксизма, чем в западном. С тем же огромным подозрением давило политбюро… еще раз прошу не перебивать!.. на всю немецкую национальность папы Карлы, как дразнили меня в техникуме. Да разве в силах вы представить всю бесперспективность невыносимую моих тогдашних дней? – для такой вот точной бухгалтерии жизни все вы, пристяжные дамы и господа, испытываете дефицит психофизических страданий, что не укроется от пронзительности таможенного моего взгляда на вещи.
К примеру, возьмем бывшего моего одноклашку и двоечника Гордона, имевшего кликуху, умолчу уж какую именно. Однако человек кончил художку, рисует себе, типа Рембрандт, какую-то хренотень – ну и рисуй, тот же хрен с тобою, а горком партии заставляет его размалевывать физии вождей и маршалитета в порядке соцреализма дальнейшего омоложения последних ввиду близости сияющих вершин. В результате: аллергия души художника и регулярные высыпания прыщавобагровой крапивницы с головы до ног. Мы, помню, раздавили у него в подвальчике пузыря, и он пессимистически так заоткровенничал в своем последнем ко мне слове: ни в одной, говорит, из моих картин, Карлыч, – это черным по белому тиснуто сегодня в «Правде» письмо академиков живописи, – не замечено ни партией, ни народом каких-либо окрыляющих перспектив, равносильных необозримым горизонтам будущего. Да, именно так он сказал, а ночью, естественно, повесился на крюке, видимо, хрустальной люстры бывших времен, советской властью запрещенной к вывозу на тот свет. Пару месяцев не дотянул человек до апрельского пленума перестройки всех нас с понтом окрылявших перспектив.
Лично я не повешусь, не ждите, пока не до-скажу кровного своего последнего слова, а по-том видно будет. Недаром я и раньше не повесился, хотя точно такою же, как у Гордона, бесперспективной выглядела и моя трудная жизнь, стопроцентно обреченная на вечно низкую зарплату, хочу повторить, во Внукове, а вовсе не в поганой фирме «Базедов и дочери».
В ежемесячном отчете такой вот ничтожной служебной должности, отягченной приплюсованием сюда папы Карла, свалившего за бугор, у меня как у человеко-единички спустя всего неделю вместо получки оставались только уши, если выражаться культурно, от одного предмета, необходимого, тут уж ничего не поделаешь, для продолжения довольно жалкой социальной жизни на земле и ловли редких кайфов общеприродного происхождения независимо от твоей расположенности на ступенях лестницы эволюции.
Но Бульд-Озеров и не жаловался, он калымил в отпусках за свой счет с бригадой плотников, конкретней говоря, выстраивал хоромы для зажиточных узбеков и таджиков, закономерно купавшихся в хлопковом, каракулевом, фруктовом и барано-мясном золотишке. Зимой удачно поигрывал в картишки, лошадок иногда угадывал на ипподроме, забивал, если помни-те, – червонец за партию – общенародного в домино козла. А когда скончалась мама, сдавал в ренту свою коммунальную комнатуху, где знакомые женатые парни гужевались в выходные дни с различными дамочками, которым не хватало ласки по вине мужей, уходивших на пару дней в запой или же отваливавших на ту же подледную рыбалку. Такова была жизнь.
Тут грянула перестройка, а с нею ровно за месяц до внесения Бульд-Озеровым нужной суммы в новую кооперативку, не скрою, и на-крылись все его, типа мои, сбережения… не могу, не могу, не желаю сдерживать рыдательных спазм… – вы это, пожалуйста, учтите в приговоре по делу, а также в спецопределении мер защиты важного свидетеля…
Пошло такое время, когда, сами знаете, ни к кому нельзя было по блату залезть в одно место, поскольку простой народ хозяйственного даже мыла не имел для служебной лести, умывания и прочей регулярной гигиены, причем женщины страдали гораздо неимовернее мужчин, за что иногда жестоко им мстят, в чем вы еще убедитесь.
Если б не префер, бура и очко, то пришлось бы соглашаться с выгодным предложением по поводу возглавления финансовых дел одной крупной группировки. Этого Бульд-Озеров тоже, к вашему сведению, не желал ни как человек, ни как бухгалтер. К тому же на него остро подействовал просмотр на соседском видике голливудской кинопродукции насчет ареста мафиозного главбуха, пошедшего важным свидетелем прокурорского обвинения и в нужный момент заваленного гангстерами прямо в лифте, десять пиф-пафов и ни одного контрольного выстрела, как там умеют заваливать даже президента.