Увидев воспаленное лицо Давенанта, Галеран стремительно подошел к нему.
– Неужели прокопали улицу поперек?
– Да, Тиррей, сделано, и мы пришли, – сказал Галеран, еще надеясь, что очевидность наступившего освобождения поднимет это исхудавшее тело. Он с трудом узнал того юношу, каким был Давенант. Странно и тягостно было такое свидание, когда сказать хочется много, но нельзя терять ни минуты.
Галеран сел в ногах Тиррея. Стомадор и Ботредж встали у столика.
– Джемс, я тут, – шепнул лавочник, – мы не оставим тебя.
– А это кто? Это Стомадор, – продолжал Давенант, которому в его состоянии ничуть не казалась удивительной сцена, представляющая сплошной риск. – Репный пирог, Стомадор, навеки соединил нас. Орт Галеран, мой друг. Вы совсем белый, да и я такой же – внутри.
– Мужайся, тебя спасут. Все готово. Встань, мы поедем ко мне, в загородный мой дом. Автомобиль ждет. Ты уедешь на пароходе в Сан-Риоль или Гель-Гью.
– Немыслимо, Галеран. Должно быть, вы самый милый человек из всех, кого я знал, а я, кажется, знал кого-то..
– Да встань же, глупый!
– Прикован. Окончился как ходок.
– Три раза я помещал в газетах объявление о тебе.
– Я не читал газет… Я долго не читал их, – сказал Давенант.
– Я вернулся через два дня после твоего исчезновения. У меня было много денег. Твоя доля – несколько тысяч. Она цела.
– Мне тогда нужно было только сто фунтов. Ах, как я искал вас!
Давенант любовно смотрел на него, желая одним взглядом передать все, о чем трудно было говорить. Наморщась, он приподнял руку и, вздохнув, уронил ее.
– Вот так и я, – сказал он, – еще меньше силы во мне.
Галеран откинул одеяло и тихо опустил его. Нога, надувшись, красновато блестела; Ступня, слившись с икрой, потеряла форму.
– Не берегся? – сказал ужаснувшийся Галеран. – Что же теперь?
– Как я мог беречься? – ясно, но с трудом говорил больной. – Беречься, тихо лежать с могильным песком на зубах! Да. – я не мог. Со мной поступили гнусно, мне обещали, что меня привезут в суд, однако все было решено без меня.
Факрегед заглянул в камеру. Бледный, весь сдвинутый на одну мысль, с искусанными от волнения губами, он осмотрел всех и подошел к койке, скребя лоб.
– Как пласт! – сказал Факрегед. – Что решаете? Не мучьте его.
– Все труды, все пропало, – сказал Стомадор. – Усилься, Гравелот. Только выйти и спуститься! Там мы тебя унесем!
– Много ли осталось безопасного времени? – спросил Галеран.
– Что – время? – ответил Факрегед. – В нашем распоряжении верных два часа, пока там зашевелятся, но, будь хоть десять, его все равно не вынести.
Действительно, унести Тиррея было нельзя. На узком повороте, прикрытом от глаз дворового надзирателя распахнутой створкой двери лазаретного входа, человек мог проскользнуть незаметным, только прижимаясь к стене и заглушая свои шаги. Галеран пошел к выходу, мысленно подтащил сюда Тиррея и увидел, что, если больной даже не вскрикнет, – все они будут мгновенно пойманы. Тащить тело втроем оказывалось таким действием, которое требовало еще одного метра скрытого от глаз надзирателя пространства, и то при условии, что гравий не хрустнет, а усиленное дыхание четырех человек не нарушит тишину тюремного двора. Возвратясь, Галеран с отчаянием посмотрел на Тиррея.
– Ну как-нибудь, Давенант!
Видя горе своих друзей, бесполезно рискующих жизнью, Давенант сосредоточил взгляд на одной точке стены, поднял голову и напрягся соскользнуть с койки. Две-три секунды, поддерживаемый Галераном, он дрожал на локтях и рухнул, закрыв глаза и сдержав стон боли таким неимоверным усилием, что жилы вздулись на лбу.
– Неужели не пощадят? – сказал Галеран. – Ведь он не может даже стоять.
– Повесят в лучшем виде, – отозвался Ботредж. – Бенни Смита вздернули после отравления мышьяком, без сознания, так он и не узнал, что случилось.
Глотая слезы, Стомадор схватил Галерана за плечо, твердя:
– Довольно… Хватит. Я больше не могу Я буду стрелять. Мне теперь все равно.
– Уходите, – тихо произнес Давенант, – не мучайтесь. Мне хорошо, я спокоен. Я сейчас живу сильно и горячо. Мешает темная вода, она набегает на мои мысли, но я все понимаю.