Давенант беспокойно двинулся и, утомленный, закрыл глаза. Сознание боролось с темной водой. Он шарил руками на груди и у горла, отгоняя незримую тесноту тела, сжигаемого смертельным огнем. Лицо его было в поту, губы непроизвольно вздрагивали, и, нагнувшись, Галеран расслышал последние слова: «Сверкающая… неясная…»
Видя его положение, Кресс отошел от окна, взял руку Давенанта и, нахмурясь, отпустил ее.
– Избавьте себя от тяжелого впечатления, – тихо сказал Кресс Консуэло, которая, все поняв, вышла, сопровождаемая Галераном. В приемной Консуэло дала волю слезам, рыдая громко и безутешно, как ребенок.
– Это – сразу обо всем, – объяснила она. – Зачем умирает чудесный человек, ваш друг? Я не хочу, чтобы он умирал.
Она встала, утерла слезы и протянула руку Галерану, но тот привлек ее за плечи, как девочку, и поцеловал в лоб.
– Что, милая? – сказал он. – Беззащитно сердце человеческое?! А защищенное – оно лишено света, и мало в нем горячих углей, не хватит даже, чтобы согреть руки. Укрепитесь, уезжайте в Гертон и ждите. Тишина опять явится к вам.
Консуэло закрыла лицо и вышла. Галеран вернулся в палату. Он подождал, когда тело перестало подергиваться, закрыл глаза Давенанта рукой с обломанными ногтями, пострадавшими на подземной работе, и отправился вручить серебряного оленя по назначению.
Его приняла Роэна Лесфильд, молодая женщина в расцвете жизни, жена директора консерватории.
Гостиная, где Тиррей девять лет назад сидел, восхищаясь золотыми кошками, выглядела все так же, но не было в ней тех людей, какие составляли тогда для начинающего жить юноши весь мир.
– Я исполняю поручение, – сказал Галеран вопросительно улыбающейся молодой женщине, – и если вы меня помните, то догадаетесь, о ком идет речь.
– Действительно, ваше имя и лицо как будто знакомы… – сказала Роэна. – Позвольте, помогите вспомнить… Ну, конечно. Кафе «Отвращение»?
– Да. Вот олень. Тиррей просил передать его вам. Галеран протянул ей вещицу, и Роэна узнала ее. В это время появилась скучающая, бледная Элеонора, девушка с капризным и легким лицом. Жизнь сердца уже неласково коснулась ее.
– Элли! Какая древняя пыль! – сказала Роэна. – Смотри, мальчик, который был у нас лет девять назад, возвращает свой приз оленя. Да ты все помнишь?
– О, как же! – засмеялась девушка. – Вы – друг Тиррея? Я сразу узнала вас. Где этот человек? Тогда он так странно пропал.
– Он умер в далекой стране, – ответил Галеран, поднимаясь, чтобы откланяться, – и я получил от него письмо с просьбой вернуть вам этот шутливый приз.
Настало молчание. Никто не поддержал мрачного разговора, пришедшегося не совсем кстати: у Роэны хворал мальчик, а Элли, ставшая очень нервной, инстинктивно сторонилась всего драматического.
– Благодарим вас, – любезно сказала Роэна после приличествующего молчания. Так он умер? Как жаль!
Слегка пошутив еще на тему об «Отвращении», Галеран простился и уехал домой.
– Ведь что-то было, Элли? – сказала Роэна, когда Галеран ушел. – Что-то было… Ты не помнишь?
– Я помню. Ты права. Но я и без того не в духе, а потому – прости, не сумею сказать.
Феодосия, 28 марта 1929 г.
Комментарии
В пятый том включены последние романы А. С. Грина, опубликованные в 1928–1930 гг. В это время писатель работал преимущественно над произведениями крупной формы. Новых рассказов было напечатано немногим более десяти. Из ранее написанного удалось составить три книжки: «Вокруг света» (М.: Огонек, 1928. – 44 с); «На облачном берегу» (М.: Огонек, 1929. – 44 с); «Огонь и вода» (М.: Федерация, 1930. – 214 с). Продолжалась публикация томов Полного собрания сочинений (см. Примечания к первому тому). Об интенсивности творческой мысли писателя свидетельствуют вышедшие романы («Бегущая по волнам», «Джесси и Моргиана», «Дорога никуда»), опубликованная полностью в 1932 г. «Автобиографическая повесть» (Л.: Изд-во писателей. – 132 с.) и богатые неосуществленными замыслами черновые материалы. Рукописи А. Грина могут служить наиболее глубоким комментарием к его произведениям: в них содержатся своеобразные «подсказки» к осмыслению многоплановости его образов, разъяснение особенностей его творческого самочувствия. Так, в одном из вариантов «Дороги никуда», от лица некого писателя Сайласа Флетчера, дается признание: «…С великим трудом, исподволь, приучал я редакторов печатать сообщения и истории, которые были для них, строго говоря, почти что четвертое измерение… Я не стеснялся поворачивать материал его острым и тайным углом… находя такие черты жизни или придуманных мною событий, какие удовлетворяли мой внутренний мир». Само собой, что «такие произведения, среди обычного журнального материала, рисующего героев эпохи, настроение века», вызывали все возрастающие трудности с их публикацией (ЦГАЛИ. – Ф. 127. Оп. 1. Ед. хр. 11. Ч. 2. Л. 91 об. – 93)[1]. В итоге, заключал Сайлас Флетчер, «мои рассказы стали печатать меньше и реже. Наконец произошло так, что секретарь „ежемесячника“, прямо посмотрев мне в глаза… сказал: „Флетчер, мы возвращаем рассказ…“» (там же, л. 98 об.). Да и в другом издании его тоже ожидало «горькое разочарование» (л. 100 об.). Такое отношение усугублялось распространением влияния писателей типа Иосифа Мейера – все виды прессы он завалил своей продукцией, предлагая «журналу семейных традиций» – повесть «Очаг», «радикальному» журналу – «поэму в девять частей „Восстание углекопов“», и т. д., и т. п. (там же, л. 95–95 об.).
1
Здесь и далее цитируется фонд А. С. Грина № 127, хранящийся в Центральном государственном архиве литературы и искусства.