На шлюпке встал человек, одетый в красный камзол с серебряными пуговицами и высокую шляпу, украшенную зеленым пером.
– Джентльмены! – сказал он, неистово скрежеща зубами и, показав нож, потряс им. – Как смеете вы явиться сюда, подобно грязным трубочистам к ослепительным булочникам? Скорее зажигайте все, что горит. Зажгите ваше судно! Что вы хотите от нас?
– Скажите, – крикнула, смеясь и смущаясь, Дэзи, – почему у вас так ярко и весело? Что произошло?
– Дети, откуда вы? – печально сказал пьяный толстяк в белом балахоне с голубыми помпонами.
– Мы из Риоля, – ответил Проктор. – Соблаговолите сказать что-либо дельное.
– Они действительно ничего не знают! – закричала женщина в полумаске. – У нас карнавал, понимаете?! Настоящий карнавал и все удовольствия, какие хотите!
– Карнавал! – тихо и торжественно произнесла Дэзи. – Господи, прости и помилуй!
– Это карнавал, джентльмены, – повторил красный камзол. Он был в экстазе. – Нигде нет; только у нас по случаю столетия основания города. Поняли? Девушка недурна. Давайте ее сюда, она споет и станцует. Бедняжка, как пылают ее глазенки! А что, вы не украли ее? Я вижу, что она намерена прокатиться.
– Нет, нет! – закричала Дэзи.
– Жаль, что нас разъединяет вода, – сказал Тоббоган, я бы показал вам новую красивую маску.
– Вы, что же, не понимаете карнавальных шуток? – спросил пьяный толстяк. – Ведь это шутка!
– Я… я… понимаю карнавальные шутки, – ответил Тоббоган нетвердо, после некоторого молчания, – но понимаю еще, что слышал такие вещи без всякого карнавала, или как там оно называется.
– От души вас жалеем! – закричали женщины. – Так вы присматривайте за своей душечкой!
– На память! – вскричал красный камзол. Он размахнулся и серпантинная лента длинной спиралью опустилась на руку Дэзи, схватившей ее с восторгом. Она повернулась, сжав в кулаке ленту, и залилась смехом.
Меж тем компания на шлюпке удалилась, осыпая нас причудливыми шуточными проклятиями и советуя поспешить на берег.
– Вот какое дело! – сказал Проктор, скребя лоб. Дэзи уже не было с нами.
– Конечно. Пошла одеваться, – заметил Больт. – А вы, Тоббоган?
– Я тоже поеду, – медленно сказал Тоббоган, размышляя о чем-то. – Надо ехать. Должно быть, весело; а уж ей будет совсем хорошо.
– Отправляйтесь, – решил Проктор, – а я с ребятами тоже посижу в баре. Надеюсь, вы с нами? Помните о ночлеге. Вы можете ночевать на «Нырке», если хотите.
– Если будет необходимость, – ответил я, не зная еще, что может быть, – я воспользуюсь вашей добротой. Вещи я оставлю пока у вас.
– Располагайтесь, как дома, – сказал Проктор. – Места хватит.
После того все весело и с нетерпением разошлись одеваться. Я понимал, что неожиданно создавшееся, после многих дней затерянного пути в океане, торжественное настроение ночного праздника требовало выхода, а потому не удивился единогласию этой поездки. Я видел карнавал в Риме и Ницце, но карнавал поблизости тропиков, перед лицом океана, интересовал и меня. Главное же, я знал и был совершенно убежден в том, что встречу Биче Сениэль, девушку, память о которой лежала во мне все эти дни светлым и неясным движением мыслей.
Мне пришлось собираться среди матросов, а потому мы взаимно мешали друг другу. В тесном кубрике, среди раскрытых сундуков, едва было где повернуться. Больт взял взаймы у Перлина. Чеккер у Смита. Они считали деньги и брились наспех, пеня лицо куском мыла. Кто зашнуровывал ботинки, кто считал деньги. Больт поздравил меня с прибытием, и я, отозвав его, дал ему пять золотых на всех. Он сжал мою руку, подмигнул, обещал удивить товарищей громким заказом в гостинице и лишь после того открыть, в чем секрет.
Напутствуемый пожеланиями веселой ночи, я вышел на палубу, где стояла Дэзи в новом кисейном платье и кружевном золотисто-сером платке, под руку с Тоббоганом, на котором мешковато сидел синий костюм с малиновым галстуком; между тем его правильному, загорелому лицу так шел раскрытый ворот просмоленной парусиновой блузы. Фуражка с ремнем и золотым якорем окончательно противоречила галстуку, но он так счастливо улыбался, что мне не следовало ничего замечать. Гремя каблуками, выполз из каюты и Проктор; старик остался верен своей поношенной чесучовой куртке и голубому платку вокруг шеи; только его белая фуражка с черным прямым козырьком дышала свежестью материнской заботы Дэзи.