Ребекка. Вчера, когда ты спросил меня – хочу ли я быть твоей женой, – меня охватил такой восторг…
Росмер. Да, неправда ли, Ребекка? И мне так показалось.
Ребекка. На мгновенье – да. В порыве самозабвения. Это моя прежняя смелая воля порывалась вырваться из пут. Но уже у нее нет сил… надолго их не хватает.
Росмер. Как же ты объяснишь то, что случилось с тобой?
Ребекка. Это родовое росмеровское мировоззрение, или, во всяком случае, твое мировоззрение заразило мою волю.
Росмер. Заразило?
Ребекка. И заставило ее захиреть. Поработило ее законам, которых я прежде и знать не хотела.
Так Ребекка вступила на путь преодоления моральных «законов», но «законы» поработили ее.
Гибель строителя Сольнеса объясняется той же «росмеровскою» больною совестью.
«Не родились ли вы на свет с хилою совестью»? – спрашивает Сольнеса Гильда.
Сольнес. С хилой совестью? Это еще что за чертовщина?
Гильда. Я хочу сказать, что ваша совесть черезчур уж немощна… этак черезчур нежна. Неспособна выдержать схватку. Неспособна взвалить на себя что нибудь потяжелее.
И так, моральные идеи Ибсена приводят нас к отрицанию «греха», как нарушение закона. Возмездие возможно не за преступление, а за ослушание своей собственной воли, за убийство живой души.
«Ты убил во мне душу живую, – говорит Элла Воркману: – душу, способную любить! Понимаешь, что это значит? В Библии говорится об одном загадочном грехе, за который нет прощения. Прежде я никогда не понимала, что это за грех. Теперь понимаю. Самый великий, неискупимый грех – это умерщвление живой души в человеке, души, способной любить!» – «Ты повинен в двойном убийстве! Убил и свою душу!»
Так «жажда власти» приводит Боркмана к душной клетке, и едва коснулся до него «свежий воздух», он не мог его выдержать: из-за власти Воркман посягнул, на живую душу, принес в жертву свою собственную личность, подобно тому как пастор Мандерс в «Привидениях» совершил преступление, «одержав победу над самим собой».
Ибсен вместе со всеми мистиками, для которых открылась правда анархического идеала, зовет к преодолению закона во имя утверждения личности. Для человека нет судьи кроме его собственной воли.
Многие склонны думать, что к героям пьес Ибсена применимо изречение стоиков «Fata volentem ducunt, nolentem trahunt». Однако, имея в виду драмы Ибсена, изречению стоиков нельзя придавать безусловное значение. Правда, при поверхностном взгляде на творчество Ибсена, можно вынести впечатление, что над всеми действующими лицами тяготеет рок, победить который не дано человеку, но если мы внимательно проследим все противоречия между необходимостью и свободой, раскрытые Ибсеном, мы сделаем иной вывод.
Хотя почти все герои Ибсена оказываются побежденными, но из этого нельзя заключить о безнадежности борьбы с необходимостью: можно указать в драмах Ибсена на одного «победителя». Это – «претендент на корону», Гокон, взявший ее «по праву».
И так, вернемся к вопросу, что такое свобода и необходимость с точки зрения Ибсена. Ибсен не является защитником свободы воли в смысле ее беспричинности. Он думает, что мотивы воли подлежат компетенции разума и чувства и подчинены всеобщей необходимости.
Однако сама необходимость обусловливается соединением многих факторов, влияющих друг на друга: судьба раскрывается перед нами, как равнодействующая этих многочисленных влияний. Повидимому, Ибсен убежден, что в числе этих многих факторов, направляющих жизнь, есть и личный фактор. Правда, его роль очень мала по сравнению со всей мировой необходимостью, и потому естественно что почти все герои Ибсена побеждены судьбой, однако ценность личности измеряется не внешней победой рока, а внутренним отношением личности к ее судьбе.
Чем же определяется личный фактор сам по себе? Этот фактор определяется нашим изначальным характером («интеллигибельным» – по Канту). И если наш эмпирический характер подчинен закону наследственности и находится в безусловном рабстве у всеобщей необходимости, характер интеллигибельный свободен и независим: он сам начинает ряд причинностей. Вот эта борьба нашей личности с необходимостью и является основной темой драм Ибсена.
Мы можем совершать некоторые акты независимо от каких бы то ни было мотивов согласно нашей изначальной сверхразумной воле. Если наши мотивы соответствуют изначальной воле, человек действует морально, не внося разлада в свою личность. Если же эмпирическая личность отказывается мотивировать поступок индивидуума, или, если изначальная воля отказывается санкционировать поступки, совершенные на основании мотивов, личность обречена на моральное падение.