И так, мы видим, что взгляды Ибсена на свободу и необходимость чрезвычайно приближаются к идеям, которые мы охарактеризовали, как идеи анархические. В самом деле с точки зрения мистического анархизма возможна борьба с необходимостью: эта борьба определяется нашим творчеством. Наша мистическая личность, усилием своей свободной деятельности, вносит себя, как активное начало, в мировой процесс, подчиненный закону необходимости, и тем самым необходимость преодолевается личностью.
Я – свободен, когда я независимо творю. Правда это еще не абсолютная свобода, но уже это – мое становление к свободе. В творчестве я раскрываю себя, как становящееся божество.
На путях этого становления я сталкиваюсь с необходимостью, и последняя является мне, как ложный аспект божества (момент богоборчества), но трагизм этого столкновения разрешается познанием божества, как свободы. И таким образом личность утверждает себя в абсолютной свободе.
Рассмотрим драмы Ибсена, в которых личность склоняется под ударами необходимости. Едва ли не первое место занимает в этом ряде пьес Ибсена драма «Привидения». Мы видим самый ужасный случай падения личности – гибель Освальда. Освальд погибает не по своей вине. С точки зрения позитивизма этот факт является совершенной нелепостью, непоправимым злом, бороться с которым нет возможности. В этой драме сам Ибсен не дает разрешения поставленной им проблемы[12]. Но – следуя его собственному завету – мы должны вывести последнее заключение из сравнения этой пьесы с его взглядами, выраженными в других драмах: в таких драмах, как «Кесарь и Галилеянин», «Бранд», «Когда мы мертвые пробуждаемся», мы уже видим вместе с Ибсеном тот возможный мир восстановленного единства, который утверждает личность, побежденную необходимостью в условиях данного мира.
В гибели Освальда мы имеем случай гибели эмпирической личности; та личность Освальда, которая определялась интеллигибельным характером, для нас скрыта: ее тайну Освальд уносит с собой. Рассматривая мир и отношение к нему изначальной воли Освальда, мы должны найти ту гармонию, которая восстановит эмпирическую личность уже в новой и преображенной реальности.
В «Росмерсгольме» гибель Росмера и Ребекки носит уже иной характер: такая гибель едва ли не победа. В самом деле Ребекка с ее мечтою об утверждении своей личности и Росмер с надеждой на создание нового мира, освобожденного и преображенного, уже вступили на путь истинного анархизма; правда, они не сумели дойти до конца этого пути, они пали, раздавленные миражами прошлого, но в самом падении своем они были «судьями самих себя» и были на столько мудрыми, чтобы увидеть новый мир в брачном союзе, основанном на общей жертве.
Вот их предсмертный диалог:
Ребекка. Ты твердо уверен, что это наилучший путь для тебя?
Росмер. Я знаю, что это единственный.
Ребекка. А если ты заблуждаешься? Что если это ослепление, мираж? Один из тех белых росмерсгольмских коней?
Росмер. Быть может. От них не уйти нам… здешним обитателям.
Ребекка. Так оставайся, Росмер!
Росмер. Муж должен следовать за женой, как жена за мужем.
И Ребекка заключает эту последнюю беседу радостным восклицанием: «Да, теперь мы слились во едино. Идем. Идем с радостью».
В драме «Дочь моря» Ибсеном поставлен вопрос о столкновении двух миров, построенных на началах, взаимно исключающих друг друга. Эти внутренние противоречия Ибсен выражает в символах двух противоположных стихий – земли и воды.
Эллида – дочь моря. Необходимость заставила ее соединиться с землей. Вся драма построена на стремлении Эллиды к родной стихии, в объятия к Неизвестному. Однако драма разрешается «благополучно»; этот благополучный конец обусловливается той «свободой», которую предоставляет ей муж.
Однако, мы не поверим в прочность такого союза женщины, влюбленной в Неизвестного, с этим мужем, добродетельным и благоразумным. В этой пьесе Ибсена чувствуется демоническая улыбка гения, узнавшего первоисточники тайн.
На путях свободы, по которым скитаются герои Ибсена, есть много опасных возможностей. И некоторые пьесы Ибсена посвящены таким темам, вокруг которых собираются, как тучи, темные полувопросы-полудогадки мятежного человеческого духа. К таким пьесам относится «Гедда Габлер».
12
Если не считать намека на предварение совершенной красоты в последнем вопле Освальда: «Солнце! Солнце!»