Все великое разнообразие Парижа – Париж Notre-Dame, Palais de Justice, Saint-Sulpice, Париж «больших бульваров» и Париж Монмартра – весь этот изумительный хаос древности и современности, провинциальной тишины старинных уличек, и невероятного шума иных площадей – вся эта многоликая химера изменяется ночью и как бы летит во мрак, точно огромная птица с красными глазами: ночной Париж отделяется от земли, от той земли, на которой французский крестьянин работает «в поте лица»; и вот реют во мраке огромные траурные крылья обезумевшей птицы. Если вы мечтатель или поэт и не заснули ровно в одиннадцать часов, как всякий порядочный буржуа, вы замечаете этот полет. И не надо пить абсен, чтобы изведать это головокружительное чувство. Все пьяно вокруг, потому что темные каштаны, золотые вывески кафе, вопли автомобилей и ропот насмешливой, утомленной и отчаявшейся толпы – все говорит внятно о конце и гибели. А разве предчувствие всемирного падения не опьяняет? И разве падение в нашем пьяном и слепом сердце не кажется нам полетом? И уже нельзя вспомнить о тех днях, когда была уверенность в чем-то. В одну из таких ночей Верлэн записал певучие строки:
Какая-то незримая рука ласкает усталого поэта. Он засыпает предсмертно в глубине погребка, куда доносится шум ночного Парижа. И вот уже невнятны ему земные звуки: «Silence, silence»…
Мировая скука
Однажды в Петербурге, на симфоническом концерте, я встретил знакомого поэта, который, беседуя со мною, признался, между прочим, что музыка его не волнует не влечет и не занимает. «Зачем же вы так прилежно ее слушаете?» – спросил я, вспомнив, что не раз встречал его на симфонических вечерах. Поэт улыбнулся и со свойственным ему лукавством ответил неожиданно, но весьма точно: «Мне здесь скучно, это правда, но я люблю скуку».
Этот поэт, чьи совершенные стихи я умею ценить, быть может, самый подлинный, если не единственный, декадент современности. Глубокое и тайное одиночество темной души нашло в нем своего верного певца. И его парадокс прозвучал, как ирония над ним самим, ирония горькая и острая.
Человеку, посмеявшемуся над мечтою о том, что люди не одиноки, что будет миг и они увидят воочию то, что они теперь видят, как в зеркале, гадая, – человеку, посмеявшемуся над этою «вестью», безумною и чудесною – что ему иное славить, как не безначальную и бесконечную скуку?
Воистину после «мировой скорби» в поэзии началась «мировая скука».
И вот со времени Бодлэра декаденты не устают петь эту новую «Прекрасную Даму», с такими странными глазами, тусклыми и мертвыми.
Я думал, что тема эта, наконец, исчерпана, что нам не суждено увидеть новую маску, новую метаморфозу этой «незнакомки», чьи жесты так однообразны и чьи губы так бледны. Я ошибался.
Недавно в Париже вышел роман «Mort de Quelqu'un». Автор романа – талантливый Жюль Роман, небезызвестный поэт, успевший выпустить несколько книг стихов и прозы и обративший на себя внимание не только парижских литературных кругов.
Новая книга Жюля Ромэна очень характерна для этой последней метаморфозы «мировой скуки». Декаденты пели скуку одиночества, тоску уединенной личности, печаль человека, себя добровольно изгнавшего из общества; на путях современности поэты, объявившие себя врагами крайнего индивидуализма, продолжают петь, однако, опять и опять злую скуку, но уже скуку «всех», скуку, повторившую себя многократно, отразившуюся в тысяче зеркальных осколков.
Фабула этого романа несложна.
Некто Жак Годар, машинист по профессии, вдовец, простудился и умер. Живым мы видим его лишь в первых главах романа, когда он, бродя по Парижу, заходит случайно в Пантеон и, поднявшись наверх, смотрит оттуда на мировой город. Его простой ум впервые поражен огромностью мира, который шумит вокруг него. Он готов усомниться в собственном существовании, отдельном и личном… Разыскав в хаосе площадей, улиц, мостов, церквей и бульваров Pere-Lachaise, бедный Жак Годар восклицает: «Я свободен, да, как свободны они… Кто интересуется мною? Кто думает о таком ничтожном человеке, как я? Не произойдет больших изменений, если я умру».
И вот автор как бы отвечает Жаку Годару на его наивный вопрос. Во всех главах романа, на протяжении 240 страниц, Жюль Роман талантливо и остро повествует о том, что происходило после смерти Жака в его квартире, на лестнице, у соседей по дому, в комнатке консьержа, в деревне, где жили родители Жака, в омнибусе, когда отец Жака ехал на похороны, и, наконец, на улице во время похорон.