Со всякой точки зрения
Он стоил одобрения,
Невиданно-диковинный –
Другого слова нет! –
Банкет, организованный
Красноречиво-лаковым
«Градским главою» Дьяковым.
Да, это был банкет!
Но мне его в подробностях
Описывать охоты нет:
У самого, мне боязно,
Вдруг слюнки потекут.
Недаром поздно, за полночь,
Когда в утробах вспученных
У них, едой измученных,
Плескалося, варилося,
Черт знает что творилося,
Гостями сонно-вялыми
Уже под одеялами
Не то что говорилося,
А бесперечь икалося,
Утробно выкликалося:
«Зак… кузка… рузкий… гут!!»
Весь день второй естественным
Был продолженьем первого:
Приятные слова,
Серьезное, курьезное,
Диковинно-забавное,
И то и се, а главное –
Жратва, жратва, жратва!
Зашли в собор Софиевский,
Зашли в собор Владимирский,
А в самую жару
На флагами расцвеченном
Колесном пароходике
Опять с банкетом, с музыкой,
С застольным красноречием
Катались по Днепру.
Наевшися, напившися,
Банкетных слов наслушавшись,
Туристы стали спрашивать
Вилкова с нетерпением:
«Не опоздаем к поезду?»
Вилков ответил вежливо:
«Да, на вокзал пора,
Переночуем в поезде.
И завтра же с утра
Согласно расписанию
И вашему желанию
Крестьянские показаны
Вам будут хутора».
Часть вторая
Шварц'эрде!.. чернозем!
Мы ехали по чернозему. Все немцы почему-то с завистью смотрели на наш чернозем.
Welchen reichen Ertrag wurde der frucht-bare Beden der Schwarzerdt liefern, wenn er statt von Russen von Deutschen besiedeitwaie!
(Какой богатый доход могла бы дать плодородная почва черноземной полосы, если бы она была населена не русскими, а немцами!)
Туристы спали в поезде,
А утром очутилися
Уж в Харьковской губернии,
Где у Ковяг, у станцийки,
Их ожидало зрелище
Особо любопытное,
Российски-самобытное,
Казенной красоты:
Почтовых троек линия
Пред ними растянулася
Почти на полверсты.
Кобылки, отбиваяся
От мухи надоедливой,
Потряхивали гривами,
Пускали в ход репейником
Забитые хвосты, –
И, дыбясь и брыкаяся,
Наполнив воздух ржанием,
Ярились жеребцы.
С обычным прилежанием,
С густым упоминанием
Родителей, святителей,
Все так же, как бранилися
Их деды и отцы,
Бранились бородатые,
Нечесано-лохматые
Почтовые извозчики:
«Эй, осади!», «Подвинь!»
Под расписными дугами
Смеялись хохотунчики,
Гремушки-грохотунчики,
Задорные бубенчики,
Веселые, болтливые
Звенели колокольчики:
Динь-динь, динь-динь, динь-динь!
Туристы разместилися,
Уселися, поехали
Дорогою извилистой
Средь моря безграничного
Ржаного и пшеничного
С густым, высоким колосом
По самую по грудь.
Дорога безобразная,
Размоченная, грязная,
И вязкая, и тряская,
На взгляд немецкий – жуть.
Пред головною тройкою
Мотаясь суматошливо,
И криком и нагайками
Гоня с дороги встречные
Телеги с таратайками.
Ей верховые стражники,
Охальники и бражники,
Указывали путь.
Под конскими копытами
Грязь черная и липкая
Разбрасывалась в стороны,
Летела в немцев комьями.
То ль ехать, то ль слезать?
Чай, грязь – не мед, не патока:
Забрызжет – не слизать.
Грязищей весь забрызганный,
Турист, профессор Шустерман,
Сказал не без чудачества,
Что чернозем – чтоб полностью
Узнать его все качества –
Не только видеть, надобно
Еще и осязать.
Впрямь было показательно,
Насколько осязательно
Воспринимался немцами –
Под видом бескорыстного
Анализа научного –
Вид чернозема тучного.
«Шварц'эрде!» – немцы все
Шептали зачарованно,
Наслышавшися издавна,
С ребяческого возраста,
Об этой, нынче узренной,
О черноземной, сказочной
Пшеничной полосе.
«Шварц'эрде!» – все вполголоса
Стонали сокрушительно,
И ни о чем решительно
У них уж речи не было.
Забыли обо всем,
С волненьем нескрываемым
Они с повозок прыгали,
Шварц'эрде брали на руку,
И растирали пальцами,
И сладострастно нюхали:
Так вот он – знаменитейший
«Берюмте шернасём»!
Просторы неоглядные
Зелено-серебристые,
Струистые, волнистые,
С цветистыми узорами
Окидывая взорами,
Они по временам
То крякали, то охали:
«Иметь шварц'эрде плохо ли?!»
«Такое б счастье нам!»
«Мы что бы тут устроили!»
«Мы б урожай утроили!»
«Будь это наше…»
«Швейг!!»
С военной односложностью,
С привычной осторожностью
«Цыц!» – цыкнул назидательно
(Начальник, уповательно)
Регирунгсрат фон Цвейг.
Вела дорога в бывшее
Помещичье имение.
В последнее владение
(Последняя нора!)
Какого-то облезлого,
Век жившего дурачисто,
Прожившегося начисто
Дворянского бобра,
В именье разоренное,
Долгами оплетенное,
Бобром не от добра
Чрез банк земельный сбытое
Крестьянам и разбитое
Затем на хутора.
Лишь дом один помещичий
Да сад при нем огромнейший
Остались во владении
Бобра. И жил он здесь
Среди народа скрытного
Дворянским соглядатаем:
Что, мол, крестьяне думают,
Про что их речи тайные?
Крестьянскими поклонами
Свою он тешил спесь.