Перед нами – это уже теперь совершенно ясно! – не просто «работа, замечательно сделанная… почти с объективизмом художника», а большое полотно большого писателя, медленно развертывающаяся, широчайшая, не «почти», а насквозь подлинно-художественная эпопея, в которой, как, пожалуй, ни в какой другой книге, нашли художественно-правдивое отображение – «все липовое: и цари, и святые, и штабы», вся бестолочь прежней русской жизни, бесконечная выносливость и житейская мудрость простого народа, столь же бесконечная бездарность и подлость правящего класса и последние – то «наступательные», то «оборонительные» – судорожные, несмысленные и между собой не связанные движения гигантского государственного организма, в котором центрально-нервная система замирала в последних стадиях паралича.
Развал… Обреченность… Гибель…
И вот в эту-то злую пору у народа, у наилучшей его части, брошенной на голый, беззащитный, безоружный, «убойный» фронт, «обмокла кровью душа… и пошли думки разные…»
Любовно подслушанные и правдиво записанные Л. Н. Войтоловским, эти народные думки производят на нас, читателей, потрясающее впечатление.
Претворенные народом в живое и спасительное действие, эти думки привели погибавшую, парализованную Россию к потрясающему событию.
Имя этому событию – Октябрьская революция.
О революционно-писательском долге*
Мне предложили написать предисловие к собранным в одну книжечку моим разновременным высказываниям о писательской работе. Я не поклонник предисловий. Хорошая книга и без предисловия хороша, а плохой книге никакое предисловие не поможет.
Перелистывая корректурные листки моей книжки, я вижу, как много можно бы и надо бы было досказать по существу основной ее темы. Удастся ли мне урвать когда-либо время для этого, не знаю. О писательской работе так много пишут, что умножать эти разглагольствования – порой никчемные – у меня нет особой охоты Мне больше нравится тот юбиляр-музыкант, мастер играть на трубе, который в ответ на все юбилейно-музыкальные разговоры о его мастерстве скромно ответил: «Что, собственно, ко всему тому, что сказано вами о моей работе, я могу добавить? Лучше я вам сейчас сыграю на моей трубе». И сыграл. Хорошо сыграл, как мастер своего дела.
Писатель прежде всего должен уметь играть на своей трубе, то есть на своем инструменте. Писательский инструмент – слово. И первый совет начинающему писателю: научись словесным инструментом владеть. Учеба эта трудная и длительная. Основные пособия – жизнь и хорошие книги. Распространяться на эту тему я не стану. В моем «вместопредисловии» я хочу сказать несколько слов об одном: о революционно-писательском долге.
Кто-то из наших критиков – не помню, кто – писал: тематика и язык Д. Бедного настолько близки к жизни, настолько придвинуты к читателю, что из-за этой близости читатель перестает ощущать Д. Бедного как поэта. Критик, надо полагать, имел в виду ту особую разновидность читателей, у которой современная жизнь и ее живой язык не вызывают особо радостных переживаний, и она, эта читательская разновидность, способна «ощущать как поэта» только такого поэта, который уводит ее подальше от этой жизни и от ее живого языка.
Так из-за близости к жизни, к своему читателю не всеми литературными критиками в свое время Некрасов «ощущался как поэт». Предпочтение отдавалось А. Майкову и другим, которые сами говорили о себе:
Подальше от жизни… вверху… на горе… у алтаря…
К такому расстоянию от жизни, к такой пышной позиции я никогда не стремился и другим не рекомендую. Там, где «алтари», там и «жрецы», «вверху стоящие» над «тупой чернью», там и поэты, «бряцающие рассеянной рукой по вдохновенной лире» и осаживающие «непосвященный, бессмысленно внимающий народ»:
Лиры, алтари, жрецы – красивые, завлекательные образы. Так бывают красиво-завлекательны болотные цветы. Но красота болотных цветов завлекает – в трясину. Болотные цветы – слизистые, скользкие. На них однажды поскользнулся сам гениальнейший Пушкин. Не зря породили целую дискуссионную литературу его запальчиво-опрометчивые строки:
Мы, как я сказал, не «жрецы», и если наше революционное служенье того требует, мы «метлу» берем.
писал я как-то. И не без умысла я на исходе двадцатилетия моей писательской работы написал большой стихотворный, тщательно оформленный фельетон – «Утиль-богатырь», посвященный доказательству того, как нам необходим сбор… утиль-сырья. Утиль-сырье, отбросы! Вместо жреческого шествия к алтарю я полез, с позволения сказать, в выгребную яму, где обретаются – по выражению К. Маркса – «экскременты потребления… вещества, выделяемые человеческим организмом, остатки платья в форме тряпок и т. д.». Вот тебе и алтарь!
Когда я писал эти строки, агитирующие за организованный сбор «экскрементов потребления», тряпок, костей, рваной бумаги и прочего «хлама», я был воодушевлен темой по-настоящему, считая, что я выполняю свой революционно-писательский долг, агитируя за увеличение сырьевой базы нашей советской промышленности.
– Какая ж это поэзия? – скажут литературные чистоплюи из вражеского лагеря. – Это «утиль-поэзия»! Утиль-сырье – разве это тема для поэта? Уборка и использование отбросов и нечистот – разве это подвиг?
Однако, когда дело касается интересов буржуазии, она и в уборке нечистот способна видеть подвиг. Разве буржуазными историками не приводился пример древне-классической доблести, образец выполнения гражданского долга одним великим мужем древней Греции, который, будучи назначен заведующим уборкой городских нечистот, поставил это дело на такую небывалую высоту, довел санитарное благосостояние своего города до такого блестящего положения, показал, словом, такое добросовестное отношение к порученному ему делу, что с тех пор само звание – «заведующий уборкой городских нечистот» – превратилось в этом городе в почетное звание, которым награждали героев за выдающиеся заслуги.
Этот пример полезно напомнить тем буржуазным чистоплюям, которым наша героика не по нутру, которых от наших подвигов воротит.
Писательское ремесло – нелегкое ремесло. Не каждому литературному ремесленнику удается сделаться литературным мастером. В приобретении мастерства играют роль – труд и способности. Но и мастерство самое высокое может оказаться пустым, а то и вредным мастерством у того писателя, который безоговорочно, честно и горячо не поставит свое искусство на служение тому великому делу, которое называется – пролетарской революцией.