Глядя на все это, я позволил себе предаться смутным мечтаниям. Мне вдруг пришло в голову, что наше судно выглядит явно неуместным в этом море. Впрочем, как это было бы и в любой другой точке Теллуса, если хорошенько подумать. Да и мне самому было здесь не место, пусть я и родился на Теллусе, и мой отец тоже, и мой дед перед ним. Ведь, в сущности, разве мы не чужаки на нашей собственной родной земле?
Затем перед глазами у меня возник образ моего прадеда, «Старика», как мы, мальчишки, называли его между собой.
Я довольно-таки хорошо его помню, сгорбленного, с все еще живыми глазами, так много повидавшего на своем веку. Подумать только: он видел Землю и Францию, старую, в каком-то роде настоящую Францию!
Ему Теллус казался еще более чужой землей. С большим или меньшим успехом ему удалось внушить эту мысль и всем своим родным и близким, в том числе и моему дяде Пьеру Бурна, долгие годы жившему вместе с нашим пращуром (дядя даже писал под диктовку Старика его мемуары). Мой дед тоже порой говорил, что чувствует себя здесь чуть ли не ссыльным. Как и мы с отцом, он, разумеется, родился в Кобальте, но мы почему-то всегда видели в нем едва ли не современника тех, кого забросило сюда в результате той невероятной катастрофы. Он знал их так близко, что во многих ситуациях даже вел себя так, как, вероятно, повели бы себя они...
Я прервал свои мечтания, для того чтобы вглядеться в горизонт: вдали, против света, отчетливо виделась тонкая черная полоса.
— Скажи-ка, Поль, а это не земля вон там, впереди?
— Да-да, мы уже почти дома. В бинокль, вероятно, уже можно различить Нотр-Дам-де-ла-Мер[28]. На вот, взгляни.
С Поля словно рукой сняло всю его сонливость. В один миг он вышел из своей неподвижности и молчания. То был уже не старший помощник капитана «Любознательного», — то был Поль Делькруа, однокашник по кобальтскому лицею, вместе с которым мы плавали уже около года.
Около года? Скорее даже — года полтора. «Третья экспедиция «Любознательного», поисково-археологическая экспедиция в Новом Эквадоре, декабрь 73 — июль 75 года»... Быть может, лет через пятьдесят школьники будут знать это наизусть... Кофе, хлопок и каучук — прекрасная добыча! Я отдавал себе отчет в том, что в глубине души вовсе не прочь стать знаменитым, поэтому уже заранее дрожал от мысли о том, что вскоре предстану перед Федеральной академией наук! «Господа, имею честь представить вам основные результаты последней экспедиции корвета «Любознательный» в Новый Эквадор»...
Новый Эквадор! Ужасное название! Все здесь было «новым»: Новая Франция, Новая Америка, Нью-Вашингтон, Новая Африка, Новая Австралия... Зачем? Во избежание путаницы? Но сейчас у нас лишь один из сотни с уверенностью сказал бы, где находились эти старые страны. Да это уже никого и не интересовало. За исключением меня да еще нескольких человек... Тем не менее мы продолжали с уважением относиться к названиям, имевшим право на существование разве что во времена наших предков. Как правило, все уже говорили просто «Франция», «Америка», но экзотические названия — как, к примеру, «Новый Эквадор» — жили более продолжительной жизнью.
Так, перескакивая с одной мысли на другую, я подкрутил резкость одолженного мне Полем бинокля. Контур берега проявился с большей четкостью.
— Ну да, ты прав. Прекрасно вижу шпиль Нотр-Дама... А вон там, чуть правее, судя по всему, эстуарий[29] Дордони... Все верно, Поль, это наша земля.
— С учетом того, что из Западного порта мы вышли семнадцать месяцев тому назад, долгое получилось путешествие, не находишь?
Почти бессознательно я быстро прикинул в уме: 17 месяцев, в которых дни состоят из 29 земных часов, — фактически, это равнялось 20 с лишним земным месяцам. Не удержавшись, я высказал эту мысль вслух:
— Семнадцать месяцев, равных двадцати с половиной земным.
Он рассмеялся:
— Ну Жан, ну и чертяка! Археолог до мозга костей! Да кто вообще говорит про земные месяцы? Оставь ненадолго свою Землю на страницах старых книженций. Мы на Теллусе, черт возьми, а не на Земле!
— Если кто из нас и несет вздор, старина, то это ты, а не я. В отрыве от своего земного критерия, те месяцы, которые у нас тут в ходу, не имеют никакого значения. Год, о котором ты говоришь, не имеет ничего общего с тем временем, за которое Теллус оборачивается вокруг Гелиоса!
— Разумеется. Три теллусийских года равны примерно четырем земным. Это, Господин Археолог, знает даже простой помощник капитана корабля. Но к чему нам все это? Главное — иметь какую-то единицу времени. Что там она собой представляет, никого уже не интересует. То же самое можно сказать и о метре — так ли уж важно, что это примерно одна десятимиллионная часть четверти земного меридиана, если это никто и никто не сможет проверить? Но у нас настолько окостеневшая система обучения, что во всех школах Униона в головы детям и по сей день вдалбливают эти глупости!
28
Аллюзия на Нотр-Дам-де-Пари: Собор Парижской Богоматери. В данном случае можно перевести как: «Собор нашей морской Богоматери».
29
Эстуа́рий — однорукавное воронкообразное устье реки, расширяющееся в сторону моря. Противоположность эстуарию представляет собой дельта — устье, разделённое на несколько проток.