В свете этого Откровения меняются привычные ориентиры и масштабы. Даже такое знаменательное событие, как Исход, в котором Ягве явил Свое благоволение Израилю, не может отныне представляться чем-то совершенно исключительным.
С такой предельной ясностью до Амоса не говорил ни один пророк, этому не учил еще ни один мудрец мира. ЛЮДИ РАВНЫ ПЕРЕД ЛИЦОМ БОЖИИМ — вот благочестие иудейского пастуха. Стоит вспомнить, что в те времена египтяне и индийцы называли иноплеменников «сынами дьявола», а греки считали варваров «прирожденными рабами», чтобы осознать всю новизну и смелость его проповеди [3].
Но что говорить о древности, когда и сейчас, через двадцать восемь веков после Амоса, ненависть, презрение и отчужденность продолжают разделять народы.
В том немногом, что дошло до нас от писаний Амоса, мы не находим еще проповеди мировой религии, но его универсализм явился важным шагом в направлении к ней.
Можно ли видеть в этом универсализме отказ пророка от веры в избранность Израиля? Безусловно, нет, ибо именно эту веру он положил в основу требований, предъявленных к своему народу. В ту эпоху, когда израильтяне колебались между надеждами и разочарованиями, когда они спорили об избранничестве и пытались по-разному истолковать его. Сам Господь через пророка дал ответ недоумевающим: избрание — это не привилегия, а великая ответственность, заключенная в духовном призвании. Не потому Израиль стал народом Божиим, что он лучше или выше других, но потому, что ему было предназначено принять Откровение, быть его сосудом и носителем.
Слово «возлюбил» в подлиннике звучит как «познал», т. е. приблизил к Себе, вступил в тесное общение. Это означало, что особый дар богопознания, который получил Израиль, требовал от него полного напряжения нравственной воли, всецелой преданности Богу и Его заповедям. Представитель всего человечества, он должен был воспитать в себе готовность воспринимать Откровение и быть достойным его. Это не имеет ничего общего с вульгарным национальным мессианизмом, ибо по природе своей Израиль ничем не отличается от эфиопов и филистимлян?
Амос отсекает веру от внешнего благоденствия нации Божия. Правда стоит надо всем, и если народ, призванный исполнить ее, окажется несостоятелен, он не должен рассчитывать на попустительство и ждать снисхождения. Это та же мысль, которую Христос выразит в притче о талантах «Кому много дано, с того много спросится». Горькое разочарование ждет тех, кто говорит — «мы лучше других», «мы избранные», «мы особенные». Правда Божия нелицеприятна.
Так рушились представления воинствующих ягвистов и утверждались иные принципы в отношениях между Богом и человеком. Самого Амоса это новое видение потрясло до глубины души. Быть может, и сам он когда-то не был свободен от общепринятых иллюзий. И с тем большей силой отдался он теперь проповеди суда Господня. Вавилонские поэты прославляли богатырей, египетские — богов, фараонов и женщин, Гомер воспевал доблесть своих героев и их оружие; Амос же — великий поэт Востока — отворачивается от всего этого, ибо им владеет одно: мысль о Божественной справедливости. Правда — вот его единственная царица и героиня, только о ней его вдохновенное слово.
Ницше видел в этом извращение простой инстинктивной религии. «Бог справедливости», — говорил он с негодованием, — более не составляет единства с Израилем, он не служит выражением народного самосознания». На самом же деле это был не упадок, а величайший взлет еврейской веры. В лице Амоса она отвергла ложную религию, которая действительно стала лишь проекцией дум и чаяний нации.