И Турка кончил войну и вот появился —
Когда-то при открытии первой Государственной Думы Турка, чтобы пробраться посмотреть поближе, взял извозчика и поехал. А там около Таврического дворца ждали членов и, когда замечал кто особенно чтимых, выкрикивалась фамилия, и все враз бросались к извозчику или к автомобилю, вытаскивали и качали.
В сухопаром Турке был опознан Максим Максимович Ковалевский, и Турку качали при всеобщем одобрении и при дружном крике:
«Да здравствует Максим Максимович!»
И теперь при возвращении из Финляндии повторилось с Туркой то же недоразумение: когда подошел поезд, Турка не без робости выглянул из вагона, собираясь тихонько и не через вокзал, а путями пробраться на улицу, но к великому изумлению увидел на платформе огромную толпу, устремленную как раз к его вагону.
В Турке опознан был известный революционер Барладеан Алексей Георгиевич, которого ожидали из Женевы.
Турку вытащили из вагона — Турка цепкий, сопротивлялся, не помогло! — и на руках понесли через весь вокзал к автомобилю, окруженному сочувствующей толпою.
Но что всего чуднее: Турке говорили приветственные речи!
Турка по-восточному прикладывал руку то ко лбу себе, то к сердцу, держась золотого молчального правила.
Но в конце концов вынужден был нарушить молчание и сказал единственный стих по-турецки, единственно, что знал турецкого из Микаэля Тер-Погосяна:
Все остались очень довольны и под крики: «Да здравствует тов. Барладеан!» — отвезен был Турка прямо в Таврический дворец.
— Только воспользовавшись нуждой, удалось сбежать, но с фуражкой пришлось расстаться.
Тут Турка вдруг стал на колени.
Тысяча-и-одна-ночные глаза его наполнились слезами, и, по-восточному прикладывая руку то ко лбу себе, то к сердцу, он повинился, что на демонстрации сам он не был, а только слышал.
Я видел, тысяча-и-одна-ночная душа его рвется прямо под черный флаг —
— — я спросил: как же их хоронят? — А хоронят так: на нос мокрую тряпку, а едят они черный хлеб с молоком — —
IX ЛЕНИН ПРИЕХАЛ
Разговор один слышишь, у всех одно:
— о Ленине.
Забыли Совет рабочих и солдатских депутатов, грозу и страх, забыли Чхеидзе, председателя Совета — все пропало —
— один Ленин.
— Ленин приехал, ну теперь начнется!
— Что-то будет: Ленин приехал!
«Ленинец» — вот что стало грозою и страхом —
— большевик.
В трамвае насторожились.
И не знаю, за что, а должно быть, вид у меня такой, ехал я тихо, а меня хотели вывести.
— Таких надо за шиворот тащить! — кричала какая-то дама.
Вот уж подлинно, у страха глаза велики.
— Если Ленин от Болотникова, Блейхман от атамана Хлопка! — сказал археолог Иван Александрович, переводя события современные на Смуту XVII века.
А сегодня наш швейцар заявил, что он тоже большевик:
— Мое социальное убеждение такое, что каждый должен помереть на своей собственной постели.
Мне надо было на Невский, вскочил я в трамвай и поехал.
И все ничего. Заглядывали с любопытством на волю: обгоняли трамвай броневики — солдаты с винтовками.
Но не верилось, чтобы произошло что-нибудь — февральской тревоги не было.
Возле Зимнего дворца трамвай остановился.
И я увидел тот Финляндский полк, который пугал меня в феврале перекатывающимися шариками — стрельбой неугомонной.
Вся власть советам!
Без аннексий и контрибуций!
Да здравствует мир между народами!
Долой Милюкова!
Храните юную свободу!
Плакаты — надписи несли высоко над головами — всем видно:
— Вот, подлецы, Ленина им надо!
— Началось! При чем Милюков?
— А вы читали, что сказал Милюков?
— Что ж он сказал?
— Война без конца.
— Не без конца, а до победного конца.
— Я не русский, но мне вчуже стыдно за Россию: что у вас делается!
— Вон — вон из вагона!
Поднялся шум: кричал и рабочий, кричал и господин, кричала и дама — одни заступались за иностранца-офицера, другие поддерживали рабочего.
— Уходите! Сейчас стрелять будут! Милиционер вошел в вагон и кончил все споры. Пришлось вылезать.
Демонстрация шла по Невскому — —
Вся власть советам!