Какие слова? какое чувство — — ну что вы?что вы хотите?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И я открыл глаза — луна! — в окно —
кремнистый путь блестит —
XIV
И опять дорога — Ессентуки — Москва — Петербург — и еще неувереннее и суматошнее.
Поезд подолгу стоит в пути — «топлива нет». А перед нами было крушение: товарный сошел с рельсов.
— По инерции, — объяснил кондуктор и чего-то задумался, — нет, Василий Иванович, этот номер не пройдет.
И долго повторял, добродушно укорял Василия Ивановича.
— Не Василий Иванович, — поправил какой-то, — а Александр Федорович!
— Александр Федорович, — обрадовался кондуктор, — Александр Федорович Керенский.
По дороге вдогонку, как шлепки, солдаты:
— Бей буржуев!
А в вагоне путаница: кто с плацкартой, кто без, не разобрать.
Одну ночь я проспал наверху, «схвостившись» (по-современному: «сконтактовавшись») с соседом, а другую вот сижу на тычке.
— — личное оскорбление, — тянул какой-то жулик, — совесть не позволяет —
— — стыдно и грех, за рукав тащут: не поступишь в союз, тебя мешком закроют —
— — готовы шкуру содрат —
— — а у меня кружку украли: поставил греть у источник хватился, нет, украли —
— — речами Керенского кричит бессилие —
— — накачнется на шею, в острог попадешь —
— — солдаты шли из-под палки, а когда палку взяли, они и разбежались —
— — не все —
— — Маша без души осталась из-за штиблетов: украли! —
— — хоть в бутылку полезай, деваться некуда —
— — озоровали... свобода! свобода для пьянства, лежи на боку! —
— — я мальчик молоденький, пятьдесят лет у хозяина служил, без Бога не до порога —
— — от одеколону дурман на полчаса —
— — ноги у него обвязаны вроде шпиона, — солдатский депутат —
— — нет, это хорошая барыня —
— — когда лучше было: при царе или теперь? — и тогда и теперь —
— — нет, не так —
— — нет, теперь лучше: я возьму у тебя мешок и мне ничего не сделают, а при царе в суд —
— — русское царство затеснится, русское слово уйдет под спуд, русским людям одно останется — молитва —
— — я больше всего люблю танцы: как они красят самого обыкновенного человека. А оттого, что в движении полет: хоть чуточку от земли —
— — это как бы умер любимый человек. И вот эти дни прожил я, как у постели умирающего. Сердце мое было расколено. А сегодня я понял и принял судьбу, как очищающую кару —
— — да, или умереть, или принять —
— — а она совсем с толку сбилась. Говорит уж сама с собой, и не с собой, а с тряпками. «С людьми, говорит, уже не могу, так с тряпочками!» —
— — вот вам бескровная революция —
— — или умереть, или принять —
— — на трех китах жила земля. Был беспорядок, но и был устой: купцы торговали, земледельцы обрабатывали землю, солдаты сражались, фабричные работали. Все перепуталось —
— — приехал батюшка молебен служить. Всегда служил на Троицу. А тут встретили неодобрительно. А двое парней — беглые с войны — взяли да и выкололи глаза Николе: «Этакую икону, — говорят, — самим можно написать, это дело человеческих рук!» Была засуха да вдруг ливень и с градом. Возвращались парни из деревни, перекувырнуло лодку, они и утонули. И ехала с ними девчонка, ту волной к ракитам прибило, одна она и уцелела: нашли полумертвую — оглохла и ослепла —
— — а девчонку-то за что? —
— — —
Я заглянул в окно — Москва! — а ничего не видать: дождь.
XV
На вокзале в Петербурге встретил нас Иван Сергеевич и Любовь Исааковна: И. С. по обыкновению молча, а Любовь Исааковна и удивленно (как могли мы назад приехать, когда все уезжают и она сама уже на отъезде!) и встревоженно:
— Курица 5 рублей!
«Курица 5 рублей!» — дело не в курице, и в мирное-то время, когда она стоила 75 копеек, когда мы ее покупали! дело в рублях.
И не в пяти рублях, а в ста пятидесяти!
Дома нас ожидало много неприятных и неожиданного и всё с рублями: сейчас же явился старший дворник — платить за квартиру, но главное-то эти полтораста...
Перед отъездом загодя я дал их знакомому, чтобы тот внес в срок, а знакомый-то, и такой всегда точный, а тут за делами, должно быть, забыл и уехал, и вот надо опять платить — требуют! — и нечем.