И опять входит мальчик — который принес Унковскому зеленое пальто Достоевского. Посылка от Ф. И. Щеколдина! И сам Щеколдин появился.
Распаковали посылку: а это высокий горячий кулич и коробка с напильниками. Щеколдин осмотрел кулич и напильники и скрылся. И еще несут посылку: от А. Н. Рябинина. Это яблоки — и все-то прелые, лежалые!
Пасмурный облачный день. Тихо необыкновенно и только слышно, как звонят к обедне.
«На худой конец за сорок верст слышно!» — подал голос Унковского из картонки.
Сели в автомобиль и поехали.
III
Умер наш домовый хозяин Д. П. Семенов-Тянь-Шанский. Вчера он у нас читал свой «Временник», собирался прийти оканчивать сегодня вечером.
— — в Петербурге переворот, бегут солдаты, и у всех у них новенькие блестящие погоны:
«Мы теперь все офицеры»!
И входит Д. П. Семенов-Тянь-Шанский с рукописью.
И вижу я: хочет он оплести нас шерстью.
IV
Получено известие из Москвы, будто во время переворота сожжен Василий-блаженный.
— Что же это такое сделали? — Ф. И. Щеколдин плакал, говоря по телефону.
А я не верю — не хочу верить. «А если? если остались одни развалины, они будут святей неразрушенного. Нет, только бы что-нибудь осталось!»
Приходил П.: он очень смущен, оторопленный:
— Не бежать ли нам?
— Да нам-то чего?
Вот так все и разбегутся,
О хлебе: «хлеб тяжко́й», это с соломой: «хлеб грядовой», это с мякиной.
мысли бежали так быстро, не выговариваясь, одним чувством! И я увидел Р. В. Иванова-Разумника. И дважды вместе съездили за границу: сначала в Рим, и назад, потом в Париж и домой. Что было дорогой, не помню, только помню — попались нам сербские солдаты. А у Аверченки парикмахерская и аукцион. Я принес картину Бориса Григорьева и не знаю, кажется, ее уже продали. И что странно, самому же Борису Григорьеву с придачей Добужинского. Добужинский тут же выдергивает канву из вышивки — «мед и яблоки», такая картина. З. Н. Гиппиус спрашивает, «откуда я знаю, как она верует?».
«Ничего подобного, — говорю, — это все М. К. Вольфсон: 5-ая глава из Евгения Онегина, выжать 6 лимонов!»
И вижу: М. К. Вольфсон на закорках у Лундберга подымается по лестнице с Сахаровым, а за ними Шпет трусит.
«Все мы теперь ездим в 3-м классе!»
«Ничего подобного, — говорю, — вы не сидите в 3-м классе!»
И идем с П. Е. Щеголевым, как когда-то в Вологде: хочется ему купить говядины и непременно в немецкой колбасной. А кругом мухи целыми грядами. Навстречу Чуковский с Чулковым: Чуковский — 70 000 процентных бумаг, Чулков — красное (церковное) вино.
«Мы приискали себе место!» — сказали оба.
V
Раскинув руки крестом:
«Я хотела бы, чтобы меня разорвали за вас!» А другая, закрыв ладонями лицо: «Умереть за дух Божий в человеке, а не за красные рожи!»
Какой-то, напившись на обыске, решительно заявил: «Мне пора уходить!»
Когда теперь встречаются, всегда спор, а спор — одно оскорбление. Приходится доказывать, что ты человек, — а ведь все идет против этого признания.
— — я взял у А. А. Блока книжку с картинками.
Мы в лесу, сидим за столиком. Промелькнул монах и скрылся, а вижу — вылезает из оврага.
Я и говорю:
«Александр Александрович, жаловался мне монах, что выгоняют их из монастыря!»
А на улице народу, не пройти — все, задравши голову, смотрят:
«Эроплан летит!»
В окне ораторствует Иванов-Разумник: опять восстание в Петербурге.
Юрий Верховский («Слон Слонович») уж в доме картошку чистит, а на полу на корточках Виктор Ховин подбирает кожурку и все кучками складывает. Встречаю Николая II-го у ворот Александровского Коммерческого училища в Бабушкином переулке на Старой Басманной. Он меня спрашивает: «служил ли я где?»
«Нет, — говорю, — нигде. Я нетрудовой элемент».
«А Василий Васильевич?»
«Розанов — — ?»
«Его еще нет, — перебивает Добронравов, — со Степуном застрял в лифте на Таврической!»
«Да теперь, — говорю, — нигде и лифты не ходят».
«З-а-с-т-р-я-л!» — повторяет Добронравов, выговаривая в разбивку.
VI
Присел к столу — если бы имел дар слезный, я заплакал бы! Который день С. П. лежит — припадок печени. И никого, одна моя уродливая тень.
— — доктор Ланг живет на море; исследование
показало, что у него жесточайшее малокровие. И. С. Соколов собирает посылку: все в пакеты завертывает. И тут же около примостился А. А. Блок и И. А. Рязановский: кораблики и коробочки из бумаги свертывают, бормочут чего-то:
«Полотилин — платвушка — »
«Отпанет — отпадет — »
«Хапка — тяпка» —