Столь решительный протест озадачил было судей, но председатель тотчас вышел из неловкого положения и отстранил переводчика (он оказался испанцем) от должности.
Тогда заговорил граф:
— Господа, я достаточно хорошо знаю ваш язык, чтобы понять, что меня приговорили к смерти. Да простит вам Бог, как прощаю вам я.
Он поклонился и вышел из зала.
В Испании и в Латинской Америке осужденных на смерть запирают в комнату, в которой устроен алтарь. Возле кровати преступника ставят гроб, в котором будет похоронено его тело, стены обтягивают черным сукном, с серебряными блестками и надгробными надписями. Этот жестокий обычай, так напоминающий варварские нравы средних веков, очевидно имеет целью внушить осужденным благочестивые мысли.
Но на графа эта мрачная обстановка не произвела особенно сильного впечатления, и он совершенно спокойно стал приводить в порядок свои дела.
В тот же день его навестили Валентин с отцом Серафимом.
Конечно, если бы графа спросили, какого священника желает он видеть, он указал бы на отца Серафима, но Валентин сам позаботился обо всем: он послал Курумиллу отыскать отца Серафима, и тот вскоре нашел его. Отец Серафим, узнав, в чем дело, поспешил к дону Луи.
Чернь Гуаймаса радовалась предстоящему зрелищу — до личности графа ей не было никакого дела, — но среди высшего общества осуждение графа вызвало сильное негодование. Поговаривали даже о том, чтобы воспротивиться исполнению приговора, и генерал Гверреро всерьез опасался, как бы и в самом деле ему не упустить из рук своей жертвы.
Вице-консул Соединенных Штатов, вне себя от гнева и вместе с тем не имея права действовать официально, отправился к дону Паво. Он надеялся, что сумеет заставить его действовать решительно и спасти графа. Но дон Антонио отказался, уверяя, однако, что сам очень огорчен исходом дела.
Хитрый агент решил, что необходимо польстить графу.
В это время у дона Луи сидели отец Серафим и Валентин. Последний получил разрешение не покидать своего молочного брата до казни.
Граф принял дона Антонио очень холодно. На его оправдания он лишь пожал плечами.
— Послушайте, — сухо прервал его граф посреди нелепых разглагольствований, которыми тот всячески хотел доказать свою невиновность, — я готов дать вам письмо, в котором скажу, что вы всегда были расположены ко мне, но с условием…
— С каким? — спросил дон Антонио.
— Я не хочу быть расстрелянным на коленях с завязанными глазами. Поймите, я хочу взглянуть в лицо смерти. Переговорите насчет этого с губернатором. Ступайте!
— О, я это устрою, будьте уверены, граф, — отвечал дон Антонио, весьма довольный, что так дешево отделался. И поспешил удалиться.
Какое было дело врагам графа — на коленях или стоя умрет он, с завязанными глазами или нет? Для них важно было лишь то, чтобы он умер. Генерал Гверреро воспользовался этим случаем, чтобы продемонстрировать великодушие.
На другой день Валентин привел с собой Анжелу. Молодая девушка надела тот костюм послушника, в котором она уже появлялась при других важных обстоятельствах.
— Сегодня? — спросил граф.
— Да, — ответил Валентин. Дон Луи отвел его в сторону.
— Поклянись, — заговорил он взволнованным голосом, — что когда меня не будет, ты будешь покровительствовать этой девушке…
— Клянусь! — ответил Валентин.
Донья Анжела услышала эту клятву; она ничего не сказала, а только печально улыбнулась и отерла слезы.
— Теперь, брат, я требую от тебя другой клятвы.
— Говори.
— Поклянись мне исполнить все, что я от тебя потребую. Валентин посмотрел на графа, и на лице его отразилось сильное беспокойство.
— Клянусь, — ответил охотник, потупив голову. Он догадался, чего дон Луи потребует от него.
— Я не хочу, чтобы ты мстил… Поверь, Бог отомстит за меня рано или поздно. Он накажет моих врагов гораздо ужаснее, нежели ты сможешь это сделать. Обещаешь ли ты мне никого не трогать?
— Я дал тебе слово, брат.
— Благодарю… Теперь я прощусь с этим ребенком, — сказал граф, подходя к Анжеле.
Не будем передавать их разговора. В продолжение целого часа они, позабыв обо всем, что ждет их, говорили лишь о своей любви.
Вдруг послышался шум, дверь отворилась и вошел полковник Суарес.
— Я к вашим услугам, — проговорил граф, не давая тому времени опомниться.
Он в последний раз закрутил свои усы, провел рукой по волосам и вышел.
Отец Серафим шел по правую его руку, донья Анжела — по левую. Молодая девушка закрыла лицо от любопытных взоров капюшоном. Валентин шел позади. Он, несмотря на все свои усилия, шатался, как пьяный, глаза его смотрели дико, лицо опухло от слез. Тяжело было видеть этого взрослого сильного мужчину плачущим, словно ребенок.
Было около шести часов. Утро было великолепное, солнце стояло уже высоко, в воздухе чувствовался одуряющий запах цветов. Природа, казалось, торжествовала… А человек, еще молодой, сильный, здоровый, полный энергии, готовился умереть, и умереть жестоко, от руки своих недостойных врагов.
У места казни столпилось множество народа. Генерал Гверреро в парадном расшитом мундире красовался во главе войска.
Граф шел медленно, разговаривая с миссионером и время от времени перекидываясь фразами с Анжелой: девушка не захотела оставить своего нареченного в этот торжественный час. Чтобы защититься от солнечных лучей, граф держал перед лицом шляпу, небрежно помахивая ею.
Дойдя до места казни, граф остановился, обернулся лицом к взводу, которому было поручено расстрелять его, скинул шляпу и стал ждать.
Офицер огласил приговор.
Граф обнял отца Серафима, потом к нему подошел Валентин.
— Помни… — прошептал граф, крепко целуя его.
— Помню… — ответил тот еле слышно.
Наконец пришла очередь Анжелы. Долго стояли они обнявшись.
— Мы разлучаемся на земле, — сказала девушка, — но скоро встретимся в другом мире. Мужайся!
Он улыбнулся, лицо его приняло какое-то неземное выражение.
Отец Серафим и Валентин отошли от него шагов на пятнадцать, опустились на колени и с жаром стали молиться.
Анжела, не поднимая капюшона, стала в нескольких шагах от генерала, который торжествующе смотрел на приготовления к казни.
Граф оглянулся, чтобы удостовериться, отошли ли его друзья, сделал шаг вперед, скрестил руки за спиной и, прямо держа голову, обратился к взводу:
— Ну, мои храбрые воины, исполняйте вашу обязанность, цельте прямо в сердце.
Тут произошло нечто странное: офицер прерывающимся голосом скомандовал стрелять, солдаты выстрелили, и несмотря на то, что они находились от графа на расстоянии не более семи — восьми шагов, ни одна пуля не задела графа.
— Стреляйте же, канальи! — раздался голос генерала. Солдаты снова зарядили ружья, офицер еще раз отдал приказ.
Залп раздался подобно удару грома, и граф упал лицом в землю.
Он был мертв, цивилизация и прогресс насчитывали одним мучеником больше.
— Прощайте, отец! — вдруг раздалось в ушах генерала. — Я сдержу свое обещание!
Дон Себастьян с ужасом обернулся — он узнал голос дочери.
Анжела упала навзничь. Отец бросился к ней, но было уже слишком поздно: он обнимал труп.
Началось возмездие за его преступную жизнь.
Как только граф упал, Валентин подбежал к его телу.
— Чтобы никто не подходил близко к этому месту! — грозно сказал он.
Толпа невольно отодвинулась.
Валентин и отец Серафим стали по сторонам усопшего и прошептали молитву. Курумилла исчез.
Я спрошу тех, кто мне скажет, что граф Пребуа-Крансе был простым искателем приключений, — кем, по их мнению, был Эрнандо Кортес накануне завоевания Мексики.
В политике, как и во всем другом, цель оправдывает средства, а успех создает гениев.
