Напишите: мы уничтожили славянские наречия, заклавши сих агнцев на жертвеннике русского языка, <т. е. сохранили их как языки русские>.
56. А. Е. Крученых (Астрахань, весна 1914 г. – в Петербург)*
Ал<ексей> Ел<исеевич>! Если это не противоречит изд<ательству> «Журавль» (М. В. Матюшин, спросите его), то издайте, как Вы хотели раньше, «Девий бог» или «Дети Выдры» ради рисунков Филонова и его выхода в свет как книгописца. При этом он и Вы тоже имеете право изменять текст по вкусу, сокращая, изменяя, давая силу бесцветным местам. Настаиваю. Посмотрим, что из этого выйдет. Напишите мне о Вашем решении.
Я [сейчас] ничего не могу писать: «Дети Выдры» были вырванным с корнями дубом творчества. Пусто.
«Девий бог» можно даже вставить главой в «Дети Выдры» (2-ой парус)…
У меня все в прошлом.
Половина книг «Д<етей> Выдры» в пользу художника Ф<илонова>, другая – в Вашу пользу.
57. В. В. Каменскому (Астрахань, май 1914 г. – в Пермь)*
Дорогой Вася!
Отчаянно радуйся. Я пишу и протягиваю обе руки над Уралом: где-нибудь будешь ты и попадешь под благословение. Я завидую: даже соловьиное пение мне недоступно. Когда я решу жениться, тоже обращусь за благословением к тебе.
В.! Милый, дорогой! А я получил письмо от Николаевой (умер Максимович, я хотел поехать, но не мог). Она, должно быть, сердится.
Недавно получил письмо от «13 вёсен» из «Садка Судей» II. Но ответил так глупо, что боюсь, что она будет недовольна.
Твою «Весеннюю поляну» я уже знаю и люблю по твоему письму. Пожелай и мне «Весеннюю поляну», и тогда и ты будешь белобородым жрецом, благословляющим издали.
Что мне сказать? Живите в мире, бойтесь меня? держите себя в страхе будетлянском. Этот стих дается твоей Весенней поляне в ее собственность на вечные времена. Что еще может желать Пастух одинокий?
Я думал летом увидеться, но теперь это проваливается. А жаль?
Деловое предложение: записывай дни и часы чувств, как если бы они двигались, как звезды. Твои и ее. Именно углы, повороты, точки вершин. А я построю уравнение! У меня собрано несколько намеков на общий закон (например, связь чувств с солнцестоянием летним и зимним). Нужно узнать, что относится к месяцу, что к солнцу. Равноденствия, закат солнца, новолуние, полнолуние. Так можно построить звездные кривые. Построить точную кривую чувства волны, кольца, винт вращения, круги, упадки. Я ручаюсь, что если она будет построена, то ее можно будет объяснить. М, 3, С – Месяц, Солнце, Земля. Эта повесть не будет иметь ни одного слова. Сквозь И и Э будет смотреть закон Ньютона, пока еще дышащий.
Целую. Ваш Витя.
Журнала II тома нет, нет и «Танго с коровами». Присылай. Хороша Берлога с «Весенней поляной»!
Я живу здесь рядом с сыскным отделением. Какая грязная подробность! и сонмы их часто проходят перед окнами. Вот что делает твой воевода. Скучает. В плену у домашних. Кстати, где ты живешь? У себя? Есть ли там кто-нибудь? Домашние меня никуда не выпускают.
Подымаю кубок мутной волжской воды и пью за Весеннюю поляну! Ура! Пожелай мне, чтобы я кого-нибудь полюбил и написал что-нибудь. Пока что и то, и другое невозможно. Кстати, Молния и молодец, Солнце, Солния и солодка (угрорусское слово) = подруга.
У зверя в желтой рубашке (чит<ай> Вл. Маяковского) «в ваших душах выцелован раб» – ненависть к солнцу; «наши новые души, гудящие как дуги» – хвала молнии; «гладьте и гладьте черных кошек» – тоже хвала молнии (искры молнии). Победа над солнцем с помощью Молнии?
Передай Весенней поляне, что она мой друг уже. Дорогой, милый Солнцелов и его Весенняя поляна! До свиданья. Целую.
Я здесь в мешке четырех стен. Астрахань разлюбил, никуда не выхожу. Жалею, что приехал сюда. Пишу полуученые статьи, но ими недоволен.
Пусть радуга соединит вас и на ней усядется непочтительно воробей.
Все. Я ваш!
Посвящаю вам, друзья, по выбору из написанных или ненаписанных вещей.
58. Н. В. Николаевой (Астрахань, 25 августа 1914 г. – в Москву)*
Присылаю Вам себя, котят и к ним вопросительные знаки???
Я снят в Петрограде в незнакомом обществе. Я перечитывал письма. Мне было жаль прошлого. Я буду проездом в М<оскве>.
Ваш Velimir
59. Н. В. Николаевой (Астрахань, 29 августа 1914 г. – в Москву)*
Как Вы живете-можете?
На. Ва.?..
Участвовали Вы в сборах в «день воина»?
Мое будущее пока не выяснилось, но, как кажется, скоро я буду жить севернее, чем теперь.
Ваш Хлебников
60. Н. В. Николаевой (Петроград, 7 октября 1914 г. – в Москву)*
Надежда Васильевна!
Пусть день 13 октября принесет Вам радость, тишину и все хорошее, исцеление от всех зол.
Я все еще здесь.
Доканчиваю статью.
Никуда не выхожу.
Я вышлю две книжки.
61. Н. В. Николаевой (Петроград, 11 октября 1914 г. – в Москву)*
Дорогая Надежда Васильевна!
Я устроился довольно скверно в Шувалове, около Петербурга. Там я имею удовольствие видеть каждый день Крученых. Я доволен тишиной и озером около дачи; я дописываю статью и напечатаю; теперь я твердо знаю, что рядом со мной нет ни одного человека, могущего понять меня.
На войне: 1) Василиск Гнедов; 2) Гумилев; 3) Лившиц; 4) Якулов; «Бродячей собаки» в живых нет. Знакомых почти не видел.
Я шлю Вам лучшие желания и привет к 13 числу; «Рыкающего Парнаса» достать не удалось, он в градоначальстве под замком. Что я буду дальше делать – не знаю; во всяком случае, я должен разорвать с прошлым и искать нового для себя.
Я пришлю Вам мелкие книжки из старых изданий, которые мне кажутся отвратительными.
Встречайте лучше 13 октября!
<Любящий> В. Хл.
62. М. В. Матюшину (Астрахань, декабрь 1914 г. – в Петроград)*
Дорогой Михаил Васильевич!
Вы помните, отчасти сожалея, отчасти довольный, в холодный мрачный день я оставил Невск, спасаясь от холода и стужи. Когда поезд тронулся, Вы приветливо махали рукой. Я попал в мрачное общество; я выехал во вторник, приехал в субботу – итого 5 дней пути; один лишний день я сам себе навязал. После переправы через Волгу я обратился в кусок льда и стал смотреть на мир из царства теней. Таким я бродил по поезду, наводя ужас на живых; так моряки сворачивают паруса и спешат к берегу при виде обледеневшего Мертвого голландца. Соседи шарахались в сторону, когда я приближался к ним; дети переставали плакать, кумушки шушукаться. Но вот снег исчез с полей, близка столица Го-Аспа.
Я занимаю у извозчика, даю носильщику и качу к себе; здесь чарующий прием, несколько овнов сжигаются в честь меня, возносятся свечи богам, курятся благовонные угли. Рой теней милых и проклинающих, я стою, голова кружится; тускло; смотрюсь в зеркало: вместо прекрасных живых зрачков с вдохновенной мыслью – тусклые дыры мертвеца. В каком-то невежественном мире я почувствовал себя уже казненным. Тем лучше. Здесь я обречен смотреть на немецкого врача, снимающего покров с тайны смерти. Он положил свой умный череп на руку и вперил яму глаз в златоволосый труп женщины. Роюсь в Брокгаузе, многотомных трудах о человечестве, но дышу на пламя свечи и не замечаю, чтобы она пришла в движение.