Евсей. По тридцать семь рублей за штуку, Игнат Никанорович! Стоимость костюма среднего интеллигентного покроя…
Стерветсен. Костюмы у меня есть!..
Евсей. Давай!
Алеша (Евсею). С него не бери. Лучше я тебе свои штаны с рубашкой отдам!
Евсей. Сиди в своих портках. Твой материал не валютный.
Алеша. Я вас побью вручную, чертей!.. Товарищ хочет в нашу идею окунуться, а вы…
Евсей. А мы его раздеваем, чтоб он окунулся и обмылся!
Щоев. Алеша! Успокой свою психологию, здесь не частное заведение.
Стерветсен. Серен!
Серена. Ие?
Стерветсен. Где наш гардероб?
Серена. Сейчас, папа! (Поднимается и идет в угол, где два чемодана).
Евсей оперирует в чемоданах вместе с ней.
Алеша (Щоеву). Вы не идею, вы бюрократизм за деньги продаете — я партии скажу!
Щоев. Ты прав на все проценты. Пускай бюрократизм в буржуазию идет — пускай она почешется. (Задумчиво). Бюрократизм… Двинем его на капитализм — и фашистам конец. А то они нашего деревянного леса испугались, упрощенцы, черти! Пусть бы радовались, что мы им живую древесину отпускаем, а то наделаем из дерева бумагу, а из бумаги оформим душу — и пустим к ним ее: пускай тогда плачут…
Евсей тем временем сбросил с себя штаны и ватную куртку и переоделся в заграничный костюм.
Евсей (берет папку с бумагами, дает одну бумажку Стерветсену, открывает место в папке). Распишитесь в получении.
Стерветсен (расписывается и берет бумагу, потом читает). «Циркулярно. О принципах самовозбуждения энтузиазма». Это мы любим. Отпустите еще нам вашего настроения.
Евсей. Можно, Игнат Никанорович, там кофта для твоей бабы есть…
Щоев. Возьми Евсей. Баба тоже существо.
Евсей вынимает из чемодана цветную кофту, швыряет ее на стол Щоева. Стерветсен снова расписывается и получает бумагу.
Стерветсен (читает). «Частичные примечания к уставу о культработе». Очень рад!
Щоев. Ну вот. Учись, чувствуй и станешь приличным классовым человеком.
Стерветсен. Спасибо.
Кузьма (привстав, вынимает изнутри себя бумажку, что дал ему кольцевой почтальон, и подает ее Стерветсену). На!
Стерветсен (беря документ). Благодарю вас…
Кузьма. Дай, ххад…
Стерветсен. Пожалуйста, прощу вас. (Подносит Кузьме открытый маленький чемодан).
Кузьма берет цветную жилетку, брюки и успокаивается.
Алеша (Щоеву). Отчего, товарищ Щоев, я гляжу на тебя, на всех почти людей, и у меня сердце болит?!
Щоев. Невыдержанное еще, вот и болит!
Кузьма. Покоя нету… Эклектики…
Щоев. Вот именно, Кузьма, что покоя нету… Я ночей не сплю, а мне говорят — у тебя темпов мало. Я нежности из надстройки хочу, а мне сообщают — радуйся сам по себе… Я скучаю, Кузьма!
Кузьма. В будущее рвутся… Х-хады…
Мюд шевелится и открывает глаза.
Щоев. Рвутся, Кузьма!.. О господи, господи, хоть бы ты был, что ли!
Евсей (роется в чемоданах). Тут еще есть добро, Игнат Никанорович! Может установочку продадим на валютный товар?..
Щоев. Продадим, Евсей… Мы ведь и без установки простоим. А свалимся, так будем лежа жить… Эх, хорошо бы лежа теперь пожить.
Алеша. Продавайте уж сразу всю надстройку! Нам не жалко — у нас вырастет душа из остатков!
Щоев. Ты прав, Алексей. А где ее взять — надстройку, чтобы по накладной одно место поучилось?
Алеша. Она вся в тебе целиком, товарищ Щоев! Ты же самый четкий человек в районе!.. А у нас надстройки нету — мы нижняя масса, ты сам говорил!
Щоев. Да пожалуй что!.. Я ведь все время чувствую что-то величайшее, только говорю не то.
Стерветсен. Нам и нужно ваше чувство!
Мюд. Алеша, продай Щоева, он сволочь социализма.
Алеша (тихо). Я давно все чую, Мюд. Лежи пока во сне.
Щоев. А то и правда, Евсей, — продать свою душу ради Эсесер?! Эх, погублю я себя для социализма — пускай он доволен будет, пускай меня малолетние помнят!.. Эх, Евсей, охота мне погибнуть — заплачет надо мною тогда весь международный пролетариат!.. Печальная музыка раздастся во всей Европе и в прочем мире… Съест ведь стерва-буржуазия душу пролетария за валюту!
Евсей. Съест, Игнат Никанорович, и энтузиазм украдет. А весь Эсесер останется без тебя круглой сиротой, и что нам тогда делать, кто нас возглавит без тебя!.. (Искажает лицо для плача, но слезы у него течь не могут, и он надевает в тоске пенсне из кармана заграничного костюма, в который уже оделся, из чемодана Стерветсена).
Щоев. Да, пожалуй, что ты прав, Евсей!.. Обдумай это и доложи впоследствии…
Алеша. Нечего обдумывать. Торгуйся подороже с буржуазией за все свое туловище, в котором дрожит твоя идеологическая душа!.. Или ты республику разлюбил, сволочь?!
Стерветсен (Щоеву). Ну, пожалуйста, я прошу… Если бы вы надстройка… психея радости… то я прошу воодушевить Европу всем сердцем вашей культуры. Едемте в наш свет!
Щоев. Возглавить вас, что ль?
Стерветсен. Вы сообщаете верно. Нам нужно ваше полное мероприятие культуры.
Серена испуганно, неразборчиво бормочет во сне по-французски.
Щоев. Пугается барышня чего-то!
Евсей. Установки нету, вот и боится. Классовое сознание разлагается…
Алеша. Поезжай, товарищ Щоев! Проси миллион!
Щоев. Я несколько дороже этой суммы. Как, Евсей?
Евсей. Я озадачился и все обдумал: Игнат Никанорыч, как наша возглавляющая надстройка, должен остаться в Эсесере, потому что Эсесер дороже всей прочей гнусной суши…
Щоев. Ты прав, Евсей!!
Алеша. Ехайте оба на другой свет — вы нам дешевле всех…
Евсей. Обожди, Алеша, перегибать… Я полагаю, что мы быстро найдем подходящую идейную личность среди наших пайщиков. Пусть она поедет в фашизм и даст ему надлежащее настроенье. Нам это пустяки — им хочется одного духа, а он — ничто. Нам его девать некуда — нам нужен один материализм!
Щоев. Опорных, что ль, отпустить?
Евсей. Петьку-то? Он дурак, он нам самим дорог…
Щоев. Ну, Годовалова.
Евсей. Невыдержанный человек. Все время рад чему-то.
Щоев. Может — бабу?
Евсей. Цену снизят, Игнат Никанорович.
Серена (во сне). Ах, папа, папа, я так люблю советского Алешу и не могу проснуться от нашей грусти.
Стерветсен. Спи, наша девочка!
Серена. Но папа, это бывает так же редко, как жизнь, — один раз.