— Вот — опять! Съезжаются на краю степи малюсенькие всадники, и оттуда — выстрелы, и пули посвистывают, как безвинные.
— Прибодрись, товарищи, внимание! Эй, в обозе, не спать!..
В обозе ехала Агриппина, жена его, раненная в руку. Там же за одной из телег шли Даша и Кузьма Кузьмич.
В темноте начались протяжные крики. Обоз остановился. Даша сейчас же привалилась к обочине телеги, положила голову на руки. Сквозь забытье она слышала, как подошел Иван Гора и негромко заговорил с Агриппиной, сидевшей в той же телеге:
— Покурить бы, с ног валюсь.
— Почему остановились?
— До пяти часов — отдых.
— Кто тебе сказал?
— Проезжал вестовой.
— Положи ко мне головушку, Ванюша, поспи.
— Ну да, поспи. Он тебе поспит. Ребята наши — как где стоял, там и повалился… Ты чего не спишь, Гапа, рука болит?
— Болит.
Телега слабо заскрипела, — он привлек к себе Агриппину. Глубоко, как усталая лошадь, вздохнул.
— Вестовой говорит: ох, и силы у него переправляется через Дон под Калачом да под Нижне-Чирской! За полками идут попы с хоругвями, везут бочки с водкой. Казаки летят в атаки пьяные, чистые мясники…
— Поешь хлебца, Ванюша.
Он медленно начал жевать. С трудом глотая, неясно проговорил:
— Мы у самого Дона. Неподалеку здесь должен быть паром, казаки его на ту сторону угнали. Вот из-за этого остановка, пожалуй.
Телегу опять качнуло, — Иван Гора отвалился и ушел, тяжело топая. Все затихло — и люди и лошади. Даша дышала носом в рукав… Все бы, все отдала за такую минуту суровой ласки с любимым человеком. Завистливое, ревнивое сердце! О чем раньше думала? Чего ждала? Любимый, дорогой был рядом, — просмотрела, потеряла навек… Зови теперь, кричи: Иван Ильич, Ваня, Ванюша…
…Дашу разбудил Кузьма Кузьмич. Она лежала, уткнувшись под телегой. Слышались выстрелы. Занималась зеленая заря. Было так холодно, что Даша, стуча зубами, задышала на пальцы.
— Дарья Дмитриевна, берите сумку скорее, идем, раненые есть…
Выстрелы раздавались внизу по реке, гулкие в утренней тишине. Даша с трудом поднялась, она совсем отупела от короткого сна на холодной земле. Кузьма Кузьмич поправил на ней санитарную повязку, побежал вперед, вернулся:
— Переступайте, душенька, бодрее… Наши тут, неподалеку… Не слышите — где-то стонет? Нет?
Забегая, он останавливался, вытягивая шею, всматривался. Даша не обращала внимания на его суетливость, только было противно, что он так трусит…
— Душенька, пригибайтесь, слышите — пульки посвистывают?
Все это он выдумывал, — не стонали раненые, и пули не свистели. Свет зари разгорался. Впереди виднелась белая пелена, будто река вышла из берегов. Это над рекой и по голым прибрежным тальникам лежал густой, низкий осенний туман. В нем, как в молоке, по пояс стоял Иван Гора. Подальше — боец в высокой шапке и — другой и третий, видные по пояс. Они глядели на правый — высокий — берег Дона, куда не доходил туман. Там, за черными зарослями, поднималось в безветрии множество дымков.
Увидел их и Кузьма Кузьмич, — будто захлебнувшись от восторга, раскрыл глаза:
— Смотрите, смотрите, Дарья Дмитриевна, что делается! Это же грабить приехали за армией — сто тысяч телег… Это же Батый, кочевники, половцы!.. Видите, видите — кони распряженные, телеги… Видите — у костров лежат — бородатые, с ножами за голенищами… Да глядите же, Дарья Дмитриевна, один раз в жизни такое приснится…
Даша не видела ни телег, ни коней, ни станичников, лежащих у костров… Все же ей стало жутко… Иван Гора обернулся и рукой показал им, чтобы присели в туман. Кузьма Кузьмич, будто впиваясь в страницу какой-то удивительной повести, забормотал: