Огромный Бокун опомнился первым — обернулся в сторону немцев, вогнал обойму в винтовку… Вокруг Ворошилова, его косматой лошади сбилось несколько десятков бойцов, и он приказал им сделать то единственное, что было нужно: залечь цепью и стрелять по драгунам…
Нагнувшись к гривам, немцы — всего в полуверсте — вскачь заходили в тыл; было ясно видно, как сверкали их прямые палаши.
Ворошилов поскакал дальше, собирая бегущих, — теперь их уже было легче вернуть к залегшей, стреляющей цепи… Бойцы, подбегая к лежащим, стреляли. Было видно, как один драгун начал заваливаться, и конь, шарахнувшись, поволок его за стремя.
Теперь почти весь отряд рассыпался, залег и бегло бил по драгунам. Всадники падали. Передние начали поворачивать, хлеща палашами по конским крупам, уходили за холмы…
Драгуны были отброшены. Ворошилов послал часть отряда с двумя пулеметами на северные холмы — прикрыть фланг от новой попытки обхода и со всеми оставшимися — около трехсот бойцов — пошел навстречу немецким цепям.
Он велел Бокуну развернуть красное знамя и нести впереди, рядом с собой. Он подобрал винтовку и шел, почти бежал, не нагибаясь под свистящими пулями.
Бойцы стали забегать вперед него. Отряд, разгоря-чась, бегом шел на немцев, оглашая степь бешеной руганью. Многие падали, роняя вперед себя винтовку.
Немцы не ждали такого натиска, — огонь их становился все торопливее, все нервнее…
— Ура! — закричал Ворошилов, проталкиваясь вперед.
— Ура! — заревел Бокун, размахивая знаменем.
— Ура… Ура!.. — Прохватилов, оба Кривоноса, Со-лох, — с выкаченными глазами, раздирая криком глотки, — заскочили вперед, кидали гранаты…
Немцы не приняли штыкового боя — поднялись, отстреливаясь, пятились… Побежали…
— С таким командиром нам пропадать, как баранам…. Напрасно, товарищи, льется дорогая кровь… Напрасно заплачут наши семьи.
— Правильно… Скидывай Гришина… Не хотим Гришина, — загудели голоса.
В темной степи, окопавшись после долгого преследования немцев, бойцы собрались в круг под звездами. Бойцы рассуждали, что в таком опасном деле нужен умный, находчивый и отважный командир. Злобы на Гришина не было, — пусть его берет хозяйство на место убитого завхоза. Но командиром его не хотели. Командиром единогласно постановили выбрать Ворошилова.
За ним пошел Бокун и привел его в круг. Ворошилов поблагодарил бойцов за доверие и — отказался…
— Не принимаем. Хотим тебя командиром, — зашумели бойцы.
Выждав, когда отгорланят, Ворошилов сказал:
— Хороша у нас будет дисциплина, когда в боевой обстановке на митинге станем скидывать командиров… Гришин — наш начальник, в его руках наша судьба. Будь я на его месте, дорогие товарищи, всех, кто сейчас кричит, без пощады предал бы военному суду.
Он сказал это резко и оборвал речь. Стало так тихо, слышно было, как хрипит дергач в сырой лощине неподалеку. В круг протискался Гришин. Заикаясь от волнения, заговорил срывающимся голосом:
— Я ваш командир… Требую повиновения… Ввиду исключительной обстановки допускаю этот митинг… Ввиду того, что не могу справиться с вами, как это показало сегодняшнее беспорядочное отступление… Ввиду важности общего дела… Своею властью слагаю с себя обязанности командира… Становлюсь рядовым бойцом… Голосую за товарища Ворошилова… И требую, так сказать, чтобы он подчинился общему решению.
Агриппина несла мокрый бредень и ведро с окунями. Позади стучал подкованными сапогами Иона Негодин. Подняв черную бороду, из-под козырька казачьей фуражки с досадой поглядывал на голые Агриппинины ноги, по которым хлестал мокрый подол, на ее прямую крепкую спину. Шли берегом Чира — красивой речки, неподалеку впадавшей в светлый Дон, скрытой за густыми зарослями.
Годы ли Ионы уж были не те, или времена, что ли, были не те, — такой неподатливой, злой девки ему сроду не попадалось. Бывало, каких объезжал степных кобыл! Бывало, шутя, в разлив переплывал Дон, когда, обманув спящего мужа, молодая казачка поджидала его ночью, притаясь у омета соломы.
Раз вечером Агриппина тащила охапку сена. Иона схватил ее за сильные бока: обернулась резко, — у него разлетелись руки, — сказала:
— Брось, не люблю этого.
— Но, но, тише — женщина…
— В последний раз — брось…
И пристально взглянула из-под темных бровей… — (Золотом бы одарил такую.)
— Жаловаться не побегу, а ножу в тебе быть. Изловчусь, попомни, Иона Ларионович.