Вот из чего мы можем создавать костяк армии. Придется ломать сопротивление военных чиновников, они будут жаловаться в Москву и будут пакостить нам основательно. Придется, может быть, вступить в конфликт с Высшим военным советом. Но и там мы сломим, — нам поможет Владимир Ильич.
Формирование новой Красной Армии, — это будет десятая армия, не так ли? — вы возьмете на себя, Климент Ефремович.
У Ворошилова вспыхнули скулы. Снял руки со стола, строго подобрался. Пархоменко пробасил в усы:
— Правильное решение.
Двадцать пятого июня на фронте — в окопах, по эшелонам, во всех обозах, па большом армейском митинге, в поле перед станцией Кривая Музга — был прочитан приказ: «Все оставшиеся части бывших 3-й и 5-й армий, части бывшей армии царицынского фронта и части, сформированные из населения Морозовского и Донецкого округов, объединить в одну группу, командующим которой назначается бывший командующий 5-й армией товарищ Климент Ефремович Ворошилов. Всем названным выше воинским частям впредь именоваться «группой товарища Ворошилова». Приказ был подписан народным комиссаром Сталиным.
— Нет, нет, нет, господа, — лежать… Раскиньтесь непринужденно… Я уверен — за нами наблюдают с того берега.
— Ну уж ты, кажется, ваше превосходительство, того… Уж и купаться мы не можем…
— Да, да, да… Им на подозрение взяты все… Вчерашний разговор очень мне не понравился…
На отмели — напротив Царицына — лежали голые: Носович, длинный, нескладный Ковалевский, с золотой цепочкой креста на впалой груди, Чебышев — с полными плечами и тазом, как у женщины. В двух шагах от них сидели, подставив спины солнцу, адъютанты Кремнев и Садковский, капитан второго ранга Лохматое и полковник Сухотин. Здесь был весь штаб округа.
Но опасения Носовича, что за ними наблюдают с того берега, были, пожалуй, неосновательны. Вся отмель — напротив Царицына — кишела людьми. Много лодок на середине Волги висело, точно в воздухе, на желтовато-голубой глади реки.
Было воскресенье, зной, безветрие.
Штаб выбрал для купанья уединенную косу. Ждали инженера Алексеева, — он должен был сделать важное сообщение.
— О чем же тебя спрашивал чрезвычайный комиссар? — спросил Ковалевский.
— А он интересуется весьма тонкими вещами… Вызвал меня в вагон по оперативным вопросам… Угощал чаем, был очень мил и не верил ни одному моему слову…
Положив руки под затылок, Носович стал подробно рассказывать про вчерашнюю беседу с чрезвычайным комиссаром, интересовавшимся каждой штабной бумажкой. Просматривая принесенные Носовичем приказы, запросы другим штабам, возражения и отписки и все копии приказов, запросов, возражений и отписок других царицынских штабов, Сталин указывал на громоздкость такой канцелярской системы ведения войны. Он брал из папки какой-нибудь приказ командиру отряда и следил его извилистый путь через канцелярские столы к месту назначения, когда приказ уже терял всякий смысл или вызывал бешеную отписку командира отряда. Он брал другую бумажку и расшифровывал ее смысл, клонящийся единственно к раздуванию склоки между штабами.
Он просил Носовича — дать ему толковое объяснение о такой мало целесообразной деятельности.
— Я, естественно, возражал, что штабы самим господом богом поставлены быть штабами и что здесь я работаю по личной доверенности Троцкого — по мере моих сил и разумения. Но ссылка на Троцкого его мало убедила… Он начал ставить такие тонкие вопросы, — одну минуту показалось: вот, черт, не разгадал ли мою игру? С Москалевым работать было проще…
Чебышев, пересыпая в горстях сухой песок, сказал неприязненно:
— Я считаю, что ваша игра слишком тонка для большевиков. Я бы действовал и смелее и грубее…
Носович потянул по песку ногу, другую, поднял опухшие от ревматизма колени. Так же, как тогда весной на вагонной площадке, он испытал острую неприязнь к этому фату — гвардейцу, неизвестно почему цедящему слова с таким отчетливым высокомерием. Подумал: «Посмотрел бы я, как ты побледнеешь, как поставят у забора перед взводом…»