Плюшкин. Ах, батюшка! Ах, благодетель мой! Вот утешили старика… Ах, Господи ты мой! Ах, святители вы мои… (Пауза.) Как же, с позволения вашего, вы за всякий год беретесь платить за них подать и деньги будете выдавать мне или в казну?
Чичиков. Да мы вот как сделаем: мы совершим на них купчую крепость, как бы они были живые и как бы вы их мне продали.
Плюшкин. Да, купчую крепость. Ведь вот, купчую крепость — все издержки…
Чичиков. Из уважения к вам, готов принять даже издержки по купчей на свой счет.
Плюшкин. Батюшка! Батюшка! Желаю всяких утешений вам и деткам вашим. И деткам. (Подозрительно.) А недурно бы совершить купчую поскорее, потому что человек сегодня жив, а завтра и Бог весть.
Чичиков. Хоть сию же минуту… Вам нужно будет для совершения крепости приехать в город.
Плюшкин. В город? Да как же? А дом-то как оставить? Ведь у меня народ — или вор, или мошенник: в день так оберут, что и кафтана не на чем будет повесить.
Чичиков. Так не имеете ли какого-нибудь знакомого?
Плюшкин. Да кого же знакомого? Все мои знакомые перемерли или раззнакомились. Ах, батюшка! Как не иметь. Имею. Ведь знаком сам председатель, езжал даже в старые годы ко мне. Как не знать! Однокорытники были. Вместе по заборам лазили. Уж не к нему ли написать?
Чичиков. И конечно, к нему.
Плюшкин. К нему! К нему!
Разливается вечерняя заря, и луч ложится на лицо Плюшкина.
В школе были приятели… (Вспоминает.) А потом я был женат?.. Соседи заезжали… Сад, мой сад… (Тоскливо оглядывается.)
Первый…всю ночь сиял убранный огнями и громом музыки оглашенный сад…
Плюшкин. Приветливая и говорливая хозяйка… Все окна в доме были открыты… Но добрая хозяйка умерла, и стало пустее.
Чичиков. Стало пустее.
Первый…одинокая жизнь дала сытную пищу скупости, которая, как известно, имеет волчий голод и, чем более пожирает, тем становится ненасытнее.
Плюшкин. На дочь я не мог положиться… Да разве я не прав? Убежала со штабс-ротмистром Бог весть какого полка…
Первый…Скряга, что же послал ей на дорогу?..
Плюшкин. Проклятие… И очутился я, старик, один и сторожем и хранителем…
Первый…О, озаренная светом вечерним ветвь, лишенная зелени!
Чичиков (хмуро). А дочь?
Плюшкин. Приехала. С двумя малютками и привезла мне кулич к чаю и новый халат. (Щеголяет в своих лохмотьях.) Я ее простил, я простил, но ничего не дал дочери. С тем и уехала Александра Степановна…
Первый…О, бледное отражение чувства. Но лицо скряги вслед за мгновенно скользнувшим на нем чувством стало еще бесчувственнее и пошлее…
Плюшкин. Лежала на столе четверка чистой бумаги, да не знаю, куда запропастилась, люди у меня такие негодные. Мавра, Мавра!
Мавра появляется оборвана, грязна.
Куда ты дела, разбойница, бумагу?
Мавра. Ей-богу, барин, не видывала, опричь небольшого лоскутка, которым изволили прикрыть рюмку.
Плюшкин. А я вот по глазам вижу, что подтибрила.
Мавра. Да на что ж бы я подтибрила? Ведь мне проку в ней никакого: я грамоте не знаю.
Плюшкин. Врешь, ты снесла пономаренку; он маракует, так ты ему и снесла.
Мавра. Пономаренок… Не видал он вашего лоскутка.
Плюшкин. Вот погоди-ко: на Страшном суде черти припекут тебя за это железными рогатками.
Мавра. Да за что же припекут, коли я не брала и в руки четвертки. Уж скорей другой какой бабьей слабостью, а воровством меня еще никто не попрекал.
Плюшкин. А вот черти-то тебя и припекут. Скажут: «А вот тебя, мошенница, за то, что барина-то обманывала». Да горячими-то тебя и припекут.
Мавра. А я скажу: «Не за что. Ей-богу, не за что. Не брала я». Да вот она лежит. Всегда понапраслиной попрекаете. (Уходит.)
Плюшкин. Экая занозистая. Ей скажи только слово, а она уж в ответ десяток… (Пишет.)
Первый…И до какой ничтожности, мелочности, гадости мог снизойти человек. Все может статься с человеком!
Чичиков хмуро молчит.
Плюшкин. А не знаете ли какого-нибудь вашего приятеля, которому понадобились беглые души?
Чичиков (очнувшись). А у вас есть и беглые?