Герцог вцепился в гамак, от чего лорд Икенхем ощутил что-то вроде морской болезни. Гордый Данстабл забыл, как охотно схватится владелец «Мамонта» за скандальные материалы.
Тут его осенила мысль.
— А почему он будет побираться? У него есть жалованье.
— Больше нету.
— Э?
— Ему дали отставку.
— Дали? Что ему дали?
— Его уволили.
— О!
— Так он мне сказал.
— А мне?
— Наверное, боялся огорчить. Арчибальд очень деликатен.
— Он гад и кретин.
— Не скажите. Мне очень нравятся его волосы. А вам? Что ж, работы у него нет, все ложится на вас. Просто не знаю, как вы справитесь. Тысячи по две — по три, и так — годами. Какая жалость, что нельзя ему сказать, чтобы он расторг помолвку! Это бы все решило. Но вы, конечно, не можете…
— Кто, я? Почему? Прекрасная мысль. Сейчас и скажу, а не захочет, пусть пеняет на себя!
— Постойте! Вы не все поняли. А суд?
— Какой суд?
Лорд Икенхем был терпелив, как гувернантка, объясняющая простые правила арифметики слабоумному ребенку.
— Ну, как же! Если Арчи расторгнет помолвку, Майра, естественно, подаст иск. Не догадается — Скунмейкер подскажет. Присяжные будут суровы. Арчи говорит, что у нее много писем.
— Какие письма? Они оба тут живут!
— Видимо, записки. Несколько пламенных слов, которые скользнут ей в руку — днем, под дверь — ночью… Сами знаете, когда сердце молодо…
— Может, там нет ничего о браке.
— Я бы не стал это подчеркивать. Если вы вспомните, что принесло Пиквику упоминание о котлетах и томатном соусе…[127]
— Кому?
— Неважно. Когда эти записки прочитают в суде, вам придется нелегко.
— Мне? А я тут при чем? Если он такой идиот, пусть выкручивается. Я за него платить не обязан.
— Что не очень хорошо прозвучит в газетной хронике. Все-таки он ваш племянник.
Герцог выругал, племянника, лорд Икенхем с ним согласился, прибавив, однако, что его племянник Мартышка видит источник зла в дядях.
— Надежда у нас одна, — сказал он после этого.
— Какая? — спросил герцог, не видевший никакой. Глаза у него заблестели, и он подумал, что этот Икенхем — псих, конечно, но с просветами.
— Попытаемся ее подкупить. К нашему счастью, она Арчи не любит.
— Кто его полюбит, кретина?
— Дело сложнее. Вы знаете Мериуэзера?
— Это с такой мордой?
— Очень точное описание. У него есть и сердце, но его не видно.
— А что с ним такое?
— Майра его любит.
— Мериуэзера?
— Да.
— Зачем же ей Арчи?
— Дорогой Данстабл! Когда отец вот-вот разорится, уже не до любви. Она может породниться с вами!
— Это верно.
— Конечно, кому понравится брак по расчету? Но ничего не попишешь. У Мериуэзера денег нет.
— Как это нет? У них в Бразилии все богатые.
— Все, но не он. Бразильские орехи поразила таинственная болезнь, и он утратил всё.
— Кретин.
— Ваше сочувствие говорит о благородстве. Да, денег у него нет, в том и беда. Но именно поэтому Майра кинется на любой подкуп. Тогда они вступят в дело по изготовлению и продаже лукового супа.
— Мой племянник Аларих продает этот суп.
— Неужели?
— Да. Пишет стихи и продает луковый суп. Спросят в клубе: «А как ваш племянник?» — а что ответить? Они-то думают, я скажу, он дипломат какой-нибудь, а тут — суп…
— Как я вас понимаю! Я слышал, он очень питательный, но никому за него не поставили самого захудалого памятника. Однако деньги он приносит. Они расширяют производство и предложили долю моему протеже, если он внесет тысячу фунтов. Так что, когда вы скажете Майре…
— Тысячу фунтов?
— Так говорит Мериуэзер.
— Это очень много.
— В том-то и дело.
Герцог задумался. Думал он медленно, до сути дошел постепенно.
— Ага! — сказал он. — Значит, если я дам этой дуре тысячу фунтов, она передаст их морде, откажет Арчибааьду, а за морду выйдет.
— Именно. Какая точность!
До герцога к этой минуте добралась утешительная мысль: он подкупает дуру за тысячу, а получает с Эмсворта три. Если бы он мог бросать благодарные взгляды, он бы бросил один на лорда Икенхема.
— Пойду выпишу чек, — сказал он.
Когда герцог ушел, а лорд Икенхем снова стал раскачиваться в гамаке, ему показалось, что ангельский голос произнес его имя, но он поразмыслил и догадался, что ангел не станет называть его дядей Фредом, а потому — привстал, провел рукой по глазам и увидел Майру Скунмейкер. Она была прелестна, как всегда, но странно одета для деревенского утра.
— А, Майра! — сказал он. — Почему ты так одета?
— Еду в Лондон. Что вам привезти?
— Да ничего, кроме табака. А зачем ты едешь?
— Папа дал чек, чтобы я себе что-нибудь купила.
— Очень великодушно. Однако ты не радуешься.
— Чему тут радоваться? Все так запуталось.
— Распутается.
— Ах, если бы!
— На мой взгляд, перспективы прекрасные.
— Скажите Биллу, он совсем скис.
— В моральном упадке?
— Да. Знаете, как бывает, когда ждешь: вот-вот все рухнет.
— Так, так… Он — в напряжении.
— Именно. Он не понимает, почему леди Констанс молчит.
— Ему хочется с ней поболтать?
— А как вы думаете? Он все сказал лорду Эмсворту, лорд Эмсворт—ей…
— Не обязательно. Мог забыть.
— Такую важную вещь?
— Для него нет предела, особенно когда он думает о свинье.
— Что там со свиньей? Она прекрасно выглядела.
— Со свиньей то, что герцог ее забрал.
— Как?
— Очень длинная история. Позже расскажу. На какой ты поезд?
— Десять тридцать пять. Я хотела, чтобы Билл со мной поехал. Мы бы поженились.
— Очень здравая мысль. А он хочет?
— Нет. У него угрызения. Он сказал, что мы обидим Арчи. Лорд Икенхем вздохнул.
— Опять угрызения! Так и лезут, так и лезут… Пусть не беспокоится, Арчи обручен с Миллисент Ригби.
— А со мной?
— С вами обеими. Это неудобно.
— Почему же он мне не скажет?
— Хочет получить у герцога тысячу фунтов, на луковый суп. Примерно как у тебя — порвешь с ним, а Джимми увезет в Америку. До сегодняшнего утра положение было щекотливое.
— А что сегодня случилось?
— Герцог откуда-то взял, что твой отец разорился и ему, то есть герцогу, придется содержать всю семью. Это настолько ему претит, что он пошел выписать для тебя чек. Подкупает.
— Меня??
— Чтобы ты не подала в суд. Бери чек, передай Арчи, пусть немедленно берет деньги. У герцога есть неприятная привычка опротестовывать чеки. Если все успеешь, вполне возможно, что Билл поедет с тобой и завтра вы поженитесь, хорошо договорившись о том, какую вы избрали регистратуру.
Майра издала глубокий вздох.
— Дядя Фред, это все вы? — спросила она. Лорд Икенхем удивился.
— Я? В каком смысле?
— Это вы сказали герцогу, что папа банкрот? Лорд Икенхем поразмыслил.
— Вполне возможно, — признал он, — что неосторожное слово ввело его в заблуждение. Да, вспоминаю, что-то я такое говорил. Что поделаешь, сладость и свет! Я думал, всем будет лучше, кроме герцога, естественно.
— О, дядя Фред!
— Ну, ну, ну, дорогая!
— Я поцелую вас.
— Пожалуйста. А теперь скажи, можно справиться с этими угрызениями?
— Еще как!
— Знаешь, по-моему, Билл не должен задерживаться в замке. Никогда не затягивай визита! Пусть оставит леди Констанс любезную записку. Передай через Биджа, он присмотрит. Что ты смеешься?
— Скорее хихикаю. Я представила, как леди Констанс ее читает.
— Жестоко, но простительно. Да, она не обрадуется. Со сладостью и светом всегда много хлопот. На всех не хватает, что поделаешь!..
Предположив, что после аудиенций герцогу, Майре, Скунмейкеру и Арчи Гилпину он обретет одиночество, столь необходимое, когда перевариваешь завтрак, лорд Икенхем ошибся. На сей раз дремоту нарушил не голос ангела, а что-то вроде звука, который издала бы немолодая овца, наделенная даром речи. Только один из его знакомых блеял именно так, и потому он не удивился, когда приподнялся в гамаке и увидел лорда Эмсворта. Девятый граф клонился долу, словно какой-то злодей извлек из него позвоночник.