Тогда они как ни в чем не бывало отправились к дому Браветты, чтобы насладиться забавным зрелищем и продолжить свою затею. Завидев их, Пеппе бросился к ним и, заливаясь горькими слезами, воскликнул:
— Горе мне! У меня украли свинью! Горе мне! Что мне делать? Что делать?
Биаджо Квалья постоял немного, полюбовался видом убитого горем Пеппе, полузакрыв глаза и склонив голову к плечу, что он обыкновенно делал, когда обдумывал какую-нибудь шутку, затем подошел ближе и сказал:
— Да, да, да… нечего сказать… Ты недурно играешь свою роль.
Пеппе в недоумении поднял лицо, орошенное крупными слезами.
— Да, да, да… на этот раз ты ломаешь комедию, — продолжал Пересмешник, дружески подмигивая ему.
Пеппе, все еще не понимая, в чем дело, снова поднял лицо, слезы застыли в его бессмысленных глазах.
— Правду сказать, я даже не считал тебя способным на это, — снова начал Пересмешник. — Браво! Браво! Это мне нравится!
— Да о чем говоришь ты? — всхлипывая, спросил Браветта. — О чем ты говоришь? Горе мне! Как я вернусь теперь домой?
— Браво! Браво! Отлично! — поощрял его Пересмешник. — Еще, еще! Реви сильнее! Плачь громче! Рви на себе волосы! Пусть видят и слышат! Вот так! Тогда тебе поверят!
— Да ведь правда, — плакался Пеппе, — ее украли у меня. Боже! Горе мне!
— Еще! Еще! Не останавливайся! Чем больше будешь кричать, тем скорее поверят. Еще! Еще! Еще!
Пеппе, вне себя от отчаянья и бешенства, ругался и повторял:
— Я говорю правду! Пусть я сейчас умру на месте, если у меня не утащили свиньи!
— Ах, невинный бедняга! — насмешливо пищал Трещотка. — Перестань пороть чепуху. Как мы можем поверить, если вчера собственными глазами видели свинью? Не снабдил ли ее святой Антоний крыльями, не улетела ли она?
— Да ведь это правда!
— Как это может быть?
— Правда!
— Неправда!
— Правда!
— Нет!
— О-о, у-у! Правда! Правда! Сейчас умереть! Я не знаю, как мне теперь вернуться домой. Пеладжия не поверит мне, а если и поверит, то не даст мне покоя… Хоть умирай!
— Мы бы, пожалуй, поверили тебе, — заметил Пересмешник, — но разве не Трещотка надоумил тебя? Ты же не хотел обманывать Пеладжию. А теперь… вот так плут!..
Тогда Браветта снова начал плакать, кричать, отчаиваться и так безумно вопить, что Пересмешник сжалился и прибавил:
— Ну хорошо! Успокойся. Мы верим тебе. Но если это правда, то нужно что-нибудь придумать, чтобы вернуть пропажу.
— Что придумать? — вдруг спросил, утерев слезы, Браветта, душа которого озарилась надеждой.
— Вот что, — предложил Биаджо Квалья. — Свинья, по-моему, находится у одного из живущих здесь, ведь никто не приехал из Индии, чтобы украсть свинью у тебя. Ведь нет, Пеппе?
— Конечно, конечно, — согласился Браветта, с трепетом слушая Биаджо, причем из носа и глаз его еще текли слезы.
— Так слушай же, — продолжал Пересмешник, которого забавляло доверчивое внимание Пеппе, — если никто не явился сюда из Индии, чтобы ограбить тебя, то вором должен быть один из тех людей, которые окружают тебя. Не так ли, Пеппе?
— Конечно, конечно.
— Итак, что же делать? Нужно попытаться найти вора при помощи какого-нибудь волшебного средства. Открыть вора — значит найти свинью.
Глаза Пеппе прояснились, он подошел еще ближе к приятелям, представление о волшебном средстве пробудило в нем природное суеверие.
— Ты знаешь, существуют троякого рода магии: белая, красная и черная, и, как ты знаешь, в наших местах магией занимаются три женщины: Роза Скиавона, Розария Пайара и Чиниша. Выбор предоставлен тебе.
После некоторого колебания Пеппе выбрал Розарию Пайару, слава о ее колдовстве была велика, и она в прежние времена совершала чуть ли не чудеса.
— Итак, — заключил Пересмешник, — нам нечего терять время. Чтобы услужить тебе, я сам отправлюсь в село и позабочусь обо всем, что нужно. Я переговорю с Розарией, возьму у нее все необходимое и буду здесь сейчас же после полудня. Дай мне денег.
Пеппе вынул из своего жилета три медных монеты и нерешительно протянул руку.
— Три медяка? — закричал тот, возвращая их обратно. — Три медяка? Но для всего этого мне нужно не менее десяти!
Услышав это, супруг Пеладжии даже испугался.
— Как? Колдунье десять медяков? — пробормотал он, шаря дрожащими пальцами в жилете. — Вот тебе восемь. Больше у меня нет.
— Хорошо, — сухо проговорил Пересмешник, — что возможно сделать на эти деньги, я сделаю. Идем, Трещотка?
И два приятеля, один впереди, другой позади, быстрым шагом пошли по направлению к Пескаре по тропинке, окаймленной деревьями. Трещотка от восторга колотил Пересмешника кулаками по спине. Дойдя до Пескары, они вошли в лавку знакомого дантиста дона Даниеле Пачентро, там накупили они пахучих снадобий и попросили приготовить из них пилюли величиной с орех, посыпать их сахаром и облить сиропом. Когда заказ был выполнен, Биаджо Квалья, который тем временем отлучался на минуту, вернулся, неся в бумаге куски сухого собачьего кала; он хотел, чтобы аптекарь из этого кала приготовил еще две пилюли, с виду похожие на прочих, но просил сперва примешать к ним алоэ и затем слегка посыпать сахаром. Аптекарь так и сделал, а чтобы последние пилюли легче было отличить от прочих, он по совету Пересмешника отметил их особыми значками.
Два плута снова отправились в путь-дорогу и пришли к дому Пеппе ровно в полдень. Пеппе ждал их с большим нетерпением.
— Ну что? — закричал он, увидя из-за деревьев длинную тонкую фигуру Трещотки.
— Все в порядке, — ответил торжествующим тоном Пересмешник, показывая коробку с волшебными конфетами. — Ты знаешь, сегодня канун св. Антония, и рабочие празднуют, поэтому ты собери их всех сюда и угости вином. У тебя ведь имеется запас монтепульчанского: тащи его сюда. А когда все соберутся, то остальное — мое дело, я уже знаю, что говорить и что делать.
Так как погода была теплая, то спустя два часа по приглашению Браветты со всех сторон стали сходиться рабочие и крестьяне. На току возвышались копны соломы, которая блестела, как золото, под лучами солнца, на копнах медленно разгуливали гуси с длинными желтыми клювами. По временам ветер доносил запах навоза. Крестьяне в ожидании выпивки спокойно шутили и пересмеивались, покачиваясь на своих искривленных от тяжелой работы ногах, у одних были сморщенные и красные, как яблоки, лица, взгляд — или кроткий, благодаря многолетнему терпению, или подозрительный, у других едва пробивалась борода: это были молодые парни в одеждах, на которых видна была заботливость любящей души.
Трещотка и Пересмешник не заставили себя долго ждать. Пересмешник, держа в руке коробочку с конфетами, велел всем стать в круг, сам он стал посредине и обратился к присутствующим с краткой речью, не без известной торжественности в голосе и жестах.
— Добрые люди, — начал он, — вероятно, никто из вас не знает, для чего Пеппе де Сиере созвал вас…
При этом странном вступлении лица слушателей вытянулись, приятное ожидание обещанного вина сменилось тревожным ожиданием чего-то другого. Оратор продолжал:
— Чтобы здесь не произошло какой-нибудь неприятности и чтобы вы не могли потом пенять на меня, я, прежде чем приступить к расследованию, расскажу вам, в чем дело.
Слушатели в смущении переглянулись, затем с любопытством перевели взгляд на коробочку, которую держал в руке оратор.
— Ну? — воскликнул нетерпеливо один из толпы, когда Пересмешник замолчал, чтобы полюбоваться эффектом своего красноречия.
— Погоди, погоди, добрый человек. Этой ночью у Пеппе украли великолепную свинью, которую он собирался солить. Кто украл — неизвестно, но нет никакого сомнения, что вор должен быть среди вас, так как никто не приезжал из Индии, чтобы украсть у Пеппе свинью!
Был ли это эффект неожиданной ссылки на Индию или, быть может, результат воздействия теплых лучей солнца, но Браветта начал чихать. Крестьяне отпрянули назад, гуси в испуге разлетелись во все стороны, и семь чиханий, одно за другим, глухо прокатились по воздуху нарушая сельскую тишину. Все развеселились. Крестьяне сдвинулись. Пересмешник продолжал прежним торжественным тоном: