— Нет, не думаю, — произнес Куэйл. — Но я вас знаю. Вернее, знаю тип людей, к которому вы принадлежите. Вы примете мое предложение хотя бы для того, чтобы сохранить хоть каплю уважения к себе.
Феллс утвердительно кивнул:
— Самое худшее в том, что вы правы, — он поднялся с места и пожал плечами.
— Вам нечего терять, — нажимал Куэйл.
— Вы правы, — сказал Феллс. — Мне действительно нечего терять… Я согласен.
Куэйл удовлетворенно улыбнулся. Он надел свой пробковый шлем, слегка надвинув его на один глаз, и произнес:
— Теперь увидимся, когда вы выйдете из заключения. После военного трибунала вас отправят в Англию для отбывания срока. Вы попадете в Мэйдстон. Я позабочусь о том, чтобы вас освободили через две-три недели. Нам придется подыскать для вас другое имя. Потом через пять лет, которые вы «отсидите» полностью, вас снова ненадолго поместят в тюрьму, чтобы освободить по всем правилам, И мы постараемся, чтобы наши друзья немцы узнали, где вас найти.
— Вы, в самом деле, думаете, что они захотят войти в контакт со мной? Вы полагаете, что они постараются встретиться со мной и убедить меня работать на них?
Куэйл кивнул:
— Это обязательная часть их программы. Они готовы на все. — Направляясь к двери, он добавил: — Но когда-нибудь мы с вами будем за это вознаграждены!
Феллс услышал, как за ним захлопнулась дверь. Он почувствовал себя несколько лучше и с облегчением потянулся. Потом стал думать о Куэйле. Как ни странно, не без восхищения, ибо Куэйл был личностью. Он прекрасно понимал, что Феллс из двух зол выберет меньшее, хотя ему нелегко будет признать себя виновным в преступлении, которого он не совершал. К тому же в гораздо более тяжком преступлении! «Ловко же он все рассчитал», — подумал Феллс.
Неожиданно он заметил, что публика поднялась с мест, а оркестр «Палладиума» заиграл гимн, актеры во главе с Триндером стояли на сцене и пели, зрители подхватили припев.
Он двинулся вслед за толпой, пробиравшейся к выходу. Мистер Триндер со сцены отпускал какие-то остроты в адрес публики, покидавшей зал. Уже в коридоре Феллс услышал его выкрик: «Все вы — счастливчики!»
Глава 3
Фоуден
Фоуден вынырнул из зарослей кустарника. Остановился на тропе, спускающейся с холма и расширяющейся по мере приближения к пыльной дороге, ведущей к Сувейре. Через минуту он вновь шагал по тропе. Он прихрамывал и не мог двигаться быстро. Вдруг он остановился и выругался.
Несмотря на то, что вечерняя духота уступила свежести марокканской ночи, Фоуден обливался потом. На нем были очень грязные и рваные тиковые брюки. Рубашка прилипла к телу. Лицо и руки почернели от загара. Светлые волосы были спутаны. Струйки пота проделали бороздки в пыли, покрывавшей лоб и щеки.
Он снял ботинок, который натер ему ногу, нашел водянку на пятке и надорвал ее ногтями. Затем обулся и зашагал в направлении Сувейры.
— Какая гнусная страна! Какая вшивая! — думал Фоуден. Все было куда более грязным и мерзким, чем ему приходилось видеть до сих пор. Население, женщины, климат, напитки — все казалось ему отвратительным, но особенно женщины и климат. Он вытер со лба капли пота, порылся в кармане брюк, вытащил окурок и закурил его.
На краю горных отрогов, находящихся километрах в шести-семи от Сувейры или Магадора, если вам больше нравится это название, высятся три пальмы. Заметив их, Фоуден направился прямо к ним.
Фоуден был очень крепок. При росте в пять футов одиннадцать дюймов у него были мощные плечи и мускулистые руки с широкими ладонями и короткими цепкими пальцами — руки умелого и очень сильного человека. Несмотря на водянку, которая жгла ему пятку, он осторожно, но крепко ставил ногу на землю. У него было худое лицо с выступающими челюстями, с серьезным выражением голубых глаз. Он мог наделать хлопот, как могли в этом убедиться на марокканском берегу, набравшись достаточного опыта.
Он уже довольно долго ничего не ел, а от сигареты горчило во рту. Ему хотелось сплюнуть, но во рту пересохло и слюна не шла. Время от времени он как бы случайно поглядывал на пальмы. Многие бы бросали полные надежды взгляды в том направлении, но такие зависящие от случая вещи, как надежда, счастье и обстоятельства, не входили в расчеты Фоудена и не слишком волновали его ни при каких условиях. Он всегда верил лишь в себя, Фоудена. Если возникало какое-нибудь благоприятное обстоятельство, что ж, тем лучше! А в противоположном случае следовало спокойнее относиться к жизни, вот и все.