Он пожал ей руку и сказал:
— Танжер, вы обворожительны. Вы, как всегда, словно сошли с обложки журнала мод и озаряете одинокого представителя сильного пола светом абсолютной женственности!
— В самом деле? — спросила Танжер со смехом. — Вы еще никогда не делали мне таких приятных комплиментов.
— У меня ведь полным-полно времени для того, чтобы расточать любезности знакомым дамам, не правда ли? — язвительно спросил Куэйл. — Но в один прекрасный день, когда окончится война и я смогу немного вздохнуть, то непременно наговорю вам всевозможных приятных вещей. Знаете, Танжер, если бы я вам признался, что очень люблю вас, что у меня такое чувство, будто я любил вас всегда, да только не нашел времени сказать вам об этом, а даже если бы и нашел, в данный момент это было бы совсем некстати.
— Уж не собрались ли вы приударить за мной, Питер? — спросила она в упор.
— Сам не знаю, — ответил он. — Когда я увидел, как вы входите в фойе, то даже на минуту растерялся!
— Вот таким вы мне нравитесь больше всего! — засмеялась Танжер.
Они прошли в ресторан. После обеда, когда официант принес кофе, Куэйл спросил:
— Почему вы сказали перед обедом, что вам нравится видеть меня таким — не лишенным обычных человеческих чувств?
Танжер посмотрела на него своими ясными, искренними глазами глубокого синего цвета:
— Мне бы так хотелось, — сказала она, — чтобы вы именно сегодня проявили человечность! Не то, чтобы я считала вас бесчеловечным, Питер, в глубине души вы не чужды обычных чувств, просто у вас, при вашей профессии, не было случая это доказать.
— Что вы знаете о моей профессии? — хмуро спросил Куэйл.
— Не так уж много, — ответила Танжер, — но кое о чем могу догадаться.
Куэйл сказал, улыбнувшись:
— В конце концов, мы пришли сюда вовсе не для того, чтобы обсуждать особенности моей профессии, а для того, надеюсь, чтобы наслаждаться обществом друг друга.
— Питер, — ответила она, — уж лучше мне с вами быть откровенной. Ведь я пришла сюда, чтобы говорить именно о вашей работе. Собственно, о том, что является составной частью вашей работы.
Выражение лица Куэйла внезапно изменилось, как будто его черты враз огрубели.
— Продолжайте, Танжер, — сухо сказал он.
— Я осмелилась позвонить вам сегодня, чтобы поговорить о Хьюберте Феллсе.
— Ах, вот оно что… И что же вы хотите мне о нем сообщить?
— Только то, что… мы любим друг друга.
— О боже! — воскликнул Куэйл. — Только не это!
— Почему? — изумленно спросила она. — Что в этом плохого?
— Ровно ничего, — ответил Куэйл. — Но вы выбрали чрезвычайно неподходящее время.
— Но ведь это не может помешать делу!
— Нет… — ответил Куэйл. — Это не помешает. Скажите-ка, Танжер, вы часто встречались с Феллсом?
— Нет, очень немного, — ответила она. — Помните, как вы однажды попросили меня наведаться на вечеринку с коктейлями? Вы хотели, чтобы я понаблюдала за ним. У вас было впечатление, что он угнетен какими-то неприятностями. В то время он выполнял важное задание, и вам хотелось, чтобы я помогла вам составить представление о нем — годится ли он для еще более сложных поручений.
— Совершенно верно, — сказал Куэйл. — Хотелось узнать, много ли он пьет, умеет ли держаться, каких предпочитает друзей… Короче, мне хотелось знать все, что касается его личности.
Танжер кивнула:
— Да, вы как раз прибегли к методам своего периодического контроля. Ужасно, должно быть, оказаться на вашем месте, Питер, и устраивать своим людям проверки — не сплоховал ли человек, не растерял ли свою храбрость…
— Я контролирую лишь некоторых из своих агентов. Для большинства из них это излишняя мера. Но с Феллсом был совершенно особый случай. Во всяком случае, — тут он пожал плечами, — мне не в чем его упрекнуть. Я ему полностью доверяю. Теперь я знаю, что он совершенно надежен. А тогда был слегка обеспокоен его одиночеством и некоторыми странностями его характера.