– Что там? Должно быть, чепуха? – сказал старик Сайду.
Сайд угрюмо бубнил о насосах, которые стучат и выливают нефть на землю.
В конце концов старик пошел на дамбу. Сайд привел его к вышке «128». Новый глубокий насос действительно стучал, и сальники брызгались нефтью. Около вышки натекла большая нефтяная лужа. Сайд повел старика дальше. Почти у всех насосов на третьей дамбе пропускали сальники, и нефть медленно лилась мимо труб.
– Ай-яй-яй! – шептал Сайд. – Видишь – золото тикет. Я ему неделю об этом говорю.
– Да, золото, – повторил старик, и детские его глаза сделались синими и злыми. – Действительно, золото!
Нефть стекала вдоль труб тонкими буро-золотыми пленками.
Старик приказал Сайду проследить, сколько нефти в час дает вышка «128». Через два часа Сайд принес ему в общежитие запись на мятой коробке от папирос. Старик позвонил Гордееву и лениво спросил:
– Почему на третьей дамбе падает добыча?
– Буровые играют. То даст за сутки одну тонну, то десять. Там всегда так.
– Насосы в порядке?
– Насосы новенькие.
– Проверьте, и если пропускают, – исправьте сейчас же.
Днем старик пошел проверять дамбу. Насос на «128-й» уже не бил, и сальники не пропускали, но прибыли нефти не было.
– Да, – пробормотал старик, – или я идиот, или это дело будет иметь несколько весьма неприятных пунктов.
А к ночи все буровые на третьей дамбе увеличили добычу. Одна «128-я» дала за час два сантиметра.
Теперь все было ясно. Гордеев исправил насосы, но днем остановил их на время, пытаясь удержать цифры добычи на прежнем уровне.
– Какая цель? – спросил старик Сайда.
Сайд задрожал и ничего не ответил, – голос старика был ужасен.
– Если человек добросовестно ошибается, – старик взял Сайда за пуговицу и оттолкнул от себя, – он не скрывает своей ошибки. Если же он ошибается сознательно, – старик рванул Сайда к себе, – он хитрит и останавливает насосы, чтобы разница в добыче не била в глаза. Значит…
Пустыня дышала ровными, но слабыми вздохами. Ветер стихал. Старик зашел в дизельную, позвонил в контору и сонно пробормотал в трубку, чтобы Гордеева немедленно нашли и прислали в дизельную к вышке «128». Он вынул карандаш и сделал подсчет на стене.
«Два сантиметра в час = 300 кило нефти. 300 кило нефти примерно дает 8 тонн в сутки. Насос, по словам Сайда, пропускал 7 дней. Значит, из одной только „128-й“ вылили на землю, к черту, на воздух 56 тонн нефти».
Гордеев пришел торопливо и насупленно. Начальство не давало спать по ночам.
– Что, Станислав Сергеич? – спросил он хмуро и остановился в тени.
Старик молчал.
– Вы меня вызывали, Станислав Сергеич? – повторил Гордеев и отступил к стене.
– Я человек старый, – тихо сказал главный инженер. Его мохнатые брови и борода затряслись, и трудно было понять, от волнения это или от гнева. – Как и вы, я работал у Нобеля. Я знаю пласты в Бинагадах и Сураханах, как свою квартиру. Но у меня хватило ума понять и оценить новых людей. Они любят нефть не меньше меня. Они нюхом понимают в этом деле больше, чем сотни таких практиков, как вы. Нобель доил Эмбу, как корову, а новые хозяева ищут большую нефть, убивают пустыню, проводят дороги, бурят под соль, поставили все на дыбы.
Я, – старик подошел вплотную к Гордееву, – я работаю с ними и горжусь, что мне, шестидесятилетнему хрычу, доверили из этой сусликовой пустыни создать Великую Эмбу. Я буду биться над ней, пока не подохну! Поняли?
Гордеев молчал.
– Люди идут в пустыню, за сто километров! – крикнул старик. – Без воды, без верблюдов! Люди ищут нефть в Каратоне, где каторга – понимаете, каторга, а не жизнь, – пекло, тоска. Шапку надо снимать перед такими людьми! А вы что делаете!
– Я не пойму, к чему разговор, – сказал Гордеев.
– Завтра же к чертовой матери с промысла, вот к чему! Нефть спускаете в землю. «Хоть сто тонн, да я им не дам, я, Гордеев, нобелевский приказчик!» Сволочным делом занялись, гражданин Гордеев. Думаете: пустыня, дичь, директора-выдвиженцы ни черта не понимают, главный инженер – старик, спит на производственных совещаниях. Довольно! Вон с промысла и под суд! Формула вполне ясная!
Сайд дрожал. Вытаращенные глаза старика налились кровью. Он хрипел и поминутно хватался за горло.
Гордеев, что-то бормоча о месткоме, выскочил из дизельной.
Старик вышел на дамбу. Ветер продувал седую щетину волос. Пронзительные звезды плавали в озере кристаллами соли.
Сайд шел позади и бережно нес стариковскую кепку, – старик забыл ее в дизельной.
– Ну, прощай, спасибо тебе, – сказал Сайд, когда они дошли до конца дамбы.
– Ты куда?.
– Домой. Я ночью не работаю. К тебе только пришел.
Старику не хотелось возвращаться в общежитие. Надо было успокоиться, немного прийти в себя.
– Я с тобой пойду. Покажи, как живешь. Сайд испугался.
– Грязно очень, – промолвил он тихо. – Сын болен.
– Ничего.
Сайд жил на седьмом участке. Молодые инженеры не без язвительности называли его «седьмым небом».
Снова начался ветер. Он вырывал из-под ног густые клубы пыли. Выли тощие киргизские псы, и недоуменно среди дороги стояли верблюды, всматриваясь в прохожих печальными глазами.
Наступало лето – месяцы верблюжьей тоски. Верблюды линяли, шерсть сползала с них клочьями, плешивое тело кусали слепни. Древнюю и пыльную кожу, похожую на переплет старинных книг, покрыли гнойные струпья. Горбы свисали пустыми и грязными мешками.
– Надо бы их отпустить сейчас в степь за Урал, пускай пожируют, – сказал старик. – Иначе осенью все передохнут.
На кормежку верблюдов приходилось гнать очень далеко, за Урал. Вокруг промыслов, кроме горькой и редкой солянки, ничто не росло.
Седьмой участок был похож на груду рассыпанных коробок из глины. Серая ночь мутно дымилась над ними, – это была пыль, окрашенная светом звезд.
Сладкое зловоние кизячного дыма и сального ватного тряпья густо облепило ноздри. Старик смотрел направо, на пятый участок. Там в огне ярких фонарей призрачно белели легкие камышитовые дома.
– К осени снесем ваши саманки, – пообещал он Сайду. – Привезем камышит. Будет просторно.
В доме Сайда, похожем на свистульку из обожженной глины, тлела лампочка. Старик втиснулся в дверь и закупорил комнату, – даже лампочка приглохла и потускнела. Ядовитая гарь свела рот, как щелок. Ком-пата была полна желтоватого дыма и запаха паленых волос.
Маленький голый мальчик сидел на столе и плакал, а казачка с испуганным лицом затаптывала на полу тлеющую кошму.
– Чуть пожар не наделали, – промолвил старик с облегчением. Но Сайд закричал на женщину, вырвал кошму и унес ее во двор.
Мальчик продолжал плакать негромко и горько. Он даже не взглянул на старика. Было ясно, что, покажи ему сейчас лучшую в мире игрушку, он не взглянет и на нее, а будет так же тихо плакать от боли и непонятного предчувствия смерти. Ему ничего сейчас не было нужно, кроме холодной чистой воды (шепотом он просил пить) и хотя бы короткого сна. Бок у мальчика был в красных больших волдырях.
– Ты что? – пробормотал испуганно старик и нагнулся к мальчику.
Женщина дико смотрела из угла. Сайд вернулся и стал у порога.
– Что с ним?
– Сердечная болезнь. Бок болит. Она лечит его по-нашему, – Сайд злобно взглянул на жену.
– Чем лечит?
– Кошму зажжет, прикладывает к боку. Табибы (знахари казахи) говорят – так надо. Первый умер, второй умер, этот тоже умрет. Все делала, – мясо собачье к боку прикладывала, кошму жгла. Порошки доктор дал – выбросила! Верит табибам. Глупая женщина, надо ее много учить.
– Ну, прощай, – глухо сказал старик и вышел. Он быстро пошел, прихрамывая, к общежитию. Он даже забыл о Гордееве.