(Наливает матросу вино, сам ест маслины.) Ну, рассказывайте! Как попали в благословенную Одессу? И по какой причине вас отставили от корабля?
Матрос. Чертова история! Вышли мы из Мессины. Порт такой есть в Сицилии. А на самом перевале, в Адриатике, прихватило нас штормом. Такой задул широкко…
Купец-украинец (матросу). Вы, часом, не апельсины доставили к нам? Или коринку?
Матрос. Апельсины. Все трюмы ими набиты.
Молодой купец. О Мессина, Месснна! Померанцевый рай!
Матрос. Э-э, бросьте! Пекло, визг, вонь от горелого масла. Одуреть можно от того итальянского рая..
Купец-украинец (матросу). А какая цена на апельсины? У вашего шкипера?
Матрос. Вон сам шкипер идет, собака. Его и спрашивайте.
В ресторацию входят толстый шкипер и матрос – итальянцы. Молча садятся за столик, заказывают вино и тотчас начинают играть в кости. Матрос пересаживается спиной к итальянцам. Купцы подходят к столику шкипера, и у них начинается оживленный, прерываемый стуком костей разговор.
Пушкин (матросу). Да! Так, значит, задул широкко?
Матрос. Еще как задул! Зашли мы укрыться от него в греческий порт Миссолонги. Ну и подлое ж место! Болото, грязь, полно греческих солдат-сулиотов. Мятежников. Воюют с турками.
Пушкин (взволнованно). Вы были в Миссолонги?
Матрос. Я же вам говорю – был! Ничего там нету интересного. Одна греческая водка – «мастика». Прямая отрава!
Пушкин. А вы не слышали там, в Миссолонги, про одного знатного англичанина?
Матрос. Это про какого? Может, про Байрона? Так я про него не только слышал. Я его один раз даже видел. Рядом. Вот так, как вас.
Пушкин (хватает матроса за руку). Не пейте! Сначала расскажите про Байрона.
Матрос. Да что рассказывать. Ничего интересного…
По пристани проходят Александр Раевский и поэт Туманский. Раевский что-то рассказывает. Туманский смеется.
Пушкин (замечает их, зовет). Раевский! Туманский! Подождите! (Выбегает на пристань.) Куда? Купаться? Успеете! Я встретил здесь матроса. Из Миссолонги. Он видел Байрона и обещался все рассказать. Пойдемте! (Тащит Раевского и Туманского в ресторацию.)
Туманский вежливо здоровается с матросом за руку. Раевский небрежно кивает матросу, садится и наливает себе вина.
Раевский (матросу). Ну, как лорд Байрон? Не потерял былую красоту? Любопытно, о чем вы беседовали?
Матрос. Поговорить нам не пришлось… Раевский. Это прискорбно. Особенно для Байрона.
Матрос (Раевскому). А вы бы погодили насмешничать. Я человек простой. И ежели, скажем, выгнали меня с корабля за драку со шкипером и руки у меня канатами стерты, так я все равно могу понимать, какой человек был Байрон.
Туманский. Почему был? Он есть.
Матрос (ударяет кулаком по столу, он слегка пьян). А потому, что был! Вы слушайте как следует! Отстаивались мы в Миссолонги. Тоска такая – завоешь! Сошел я на берег. Думаю, хоть мастики хлебну, согреюсь в таверне. Только выскочил я из шлюпки на берег, как сорвался дождь! С неба хлещет, будто потоп. Рядом церковь. Я – в нее, чтобы укрыться. Вхожу. Свечи горят, и полная церковь греческих солдат. А посреди церкви стоит на помосте дощатый гроб, закрытый черным плащом. На крышке – зеленые ветки и шпага. Тонкая такая шпага, с золотой рукояткой. Я, конечно, спрашиваю солдат: «Кого вы хороните?» Говорят: «Лорда Байрона».
Туманский. Когда он умер? От чего?
Матрос. Да недавно. В апреле. От тамошней горячки скончался.
Раевский. Бред! Делириум! (Пушкину.) Охота тебе верить пьяным россказням!
Матрос (Раевскому). Значит, не верите? Выходит, что я наврал? (Встает.) Эх ты, костлявый!.. Да я таких одним щелчком сшибаю с палубы!
Раевский. Потише, любезный!
Матрос (хватает Раевского за фалды сюртука и сильно его встряхивает. Говорит Пушкину). С кем связались! (Плюет.) Спасибо за угощение. (Уходит.)
Раевский (вскакивает, хватает железную трость Пушкина). Грязный хам!
Туманский отбирает у Раевского трость и усаживает его за столик.
Шкипер (оборачивается к Пушкину). Этот матрос врет!
Пушкин (радостно). Да?
Раевский. Как ты мог поверить первому проходимцу!
Шкипер. Си, синьор. Он врет всегда. Семпре! Но сейчас, должно быть, первый раз в жизни он сказал правду. Лорд Байрон умер. Гроб с его телом перенесли на бриг «Флориду» и отправили в Англию. Когда «Флорида» отошла в море, с берега дали тридцать семь пушечных выстрелов.
Пушкин. Ему было тридцать семь лет…
Шкипер. Да. Как это по-русски… Нивола… тучи в тот день упали низко (показывает), цеплялись за мачты. И огонь пушек освещал, как фонари… коме лантерна… наши паруса. Матрос – итальянец. Сэ вэро!
Молчание.
Пушкин (говорит как бы про себя). Вот жизнь, подчиненная единому порыву… единой страсти. Он умер за свободу. В этом есть величие и сила духа.
Раевский. А мы здесь воюем с графом Воронцовым.
Пушкин. Ну что ж! Он стоит того! Кто он такой? Придворный хам, покрытый густым английским лаком. Он предпочитает любого лондонского шалопая всем русским. В том числе и мне.
Раевский. Не кричи, Саша!
Пушкин. А ты меня не береги. Уж больно меня охраняют любезные друзья. Добереглись до того, что хотят отстранить от самого достойного, чем живут лучшие люди России. Я знаю все!
Раевский. О чем ты говоришь?
Пушкин (наклоняется к Раевскому). О тайном обществе. Оно ведь существует?
Раевский. Никакого общества нет!
Туманский (хватает Пушкина за руку). Замолчите! Безумный человек! Вас надо беречь. Всеми силами. Вы – солнце нашей поэзии.
Пушкин. Что поэзия? Слова! А эти руки хотят держать оружие…
Туманский. Нельзя так клеветать на себя. Ваши стихи разят, как пули. И поют, как арфа! И шумят, как морская волна!
Раевский откровенно смеется.
Пушкин. Это немного выспренно сказано, Василий Иванович. Но все равно спасибо!
Туманский. В историк России вы сыграете большую роль, чем Байрон в истории Греции. Несравнимо большую. Помяните мои слова!.
Порыв ветра с моря подымает скатерть, треплет волосы.
Пушкин. Как свежо!
К веранде подходит нищий с гитарой. Берет на гитаре аккорд.
Туманский. Что-то знакомое, Александр Сергеевич.
Нищий (поет)