Пушкин. Снимите с меня эту тягость. А то уж очень много их набралось.
Толстый офицер откупоривает бутылку шампанского, разливает его по бокалам.
Седой офицер. Выпьем за нашего славного соотечественника!
Офицеры и Пушкин встают.
Молодой поручик. Друга вольности!
Офицер с повязкой. Властителя умов!
Толстый офицер. И сердец!
Все пьют до дна.
Пушкин (растроган). Спасибо! Мне совестно принять ваши слова по отношению к одному себе. Я постоянно мучусь от несовершенства всего мною написанного.
Молодой поручик. Это неверно!
Пушкин. Не знаю. Может быть. (Молодому поручику.) Вы дали блистательный салют.
Молодой поручик (радостно). Двадцать четыре выстрела, Александр Сергеевич. По числу ваших лет.
Седой офицер (Пушкину). Вы не окончили вашу мысль…
Пушкин. Встреча с вами поколебала меня в моих сомнениях. Если в моих стихах вы находите призыв к вольности и справедливости, то я счастлив. Трудно сознавать себя в одиночестве и в изгнании. А здесь столько дружеских рук!
Все офицеры протягивают Пушкину через стол руки. Руки соединяются над столом. Слышен рев прибоя. Снаружи уже темнеет.
Это похоже на клятву.
Седой офицер. Да. Пусть это будет нашей клятвой. (Офицерам.) Зажгите свечи.
Офицер с повязкой зажигает на столе свечи.
Молодой поручик. Выразим эту клятву вашими же словами, Александр Сергеевич: «Отчизне посвятим души прекрасные порывы».
Пушкин. Я кое о чем догадываюсь, господа. И это делает меня еще более счастливым. Ну что ж! (Встает.) Выпьем за жажду вольности, что горит и в молодых и в старых сердцах! За то, чтобы затих, наконец, над Россией кандальный звон. Чтобы мы могли, не стыдясь, посмотреть в глаза вчерашним рабам, а сегодняшним братьям и протянуть друг другу руки. Я знаю. И я верю. Так же, как и вы. Приближаются времена расплаты. За унижение, за рабский пот, за жестокости самовластия. Заря уже занимается. Над нашей Россией, над нищими ее селами. Значит, надо выпить за солнце.
Офицеры. Браво! (Чокаются с Пушкиным.)
В палатку заглядывает солдат.
Седой офицер. Тебе чего?
Солдат. Да вот, печеную картошку прислали… его благородию. (Показывает на Пушкина.)
Пушкин. Давай сюда, на стол.
Солдат (высыпает печеную картошку из котелка на стол). Горяченькая. Не ожгитесь, ваше благородие.
Пушкин (берет одну картофелину, она очень горячая). Ах, хороша! (Перебрасывает, смеясь, картофелину из руки в руку.)
Офицеры (поют под гитару)
Дикий, запущенный сад на даче Рено под Одессой. Густые кусты акации нависают над полуразрушенной прибоем подпорной стеной. Вдоль стены тянется каменная балюстрада.
Сумерки. На море буря. Слышно, как прибой бьет в подпорную стену. Иногда пена захлестывает в сад.
На старой скамье сидят Воронцова и княгиня Вера Вяземская. Перед ними стоит Лекс. Шляпу он держит в руке.
Лекс. Обегал весь город, и нигде его нет-с. Ни в ресторации у Отона, ни у Думитраки, ни у Филиппа Филипповича Вигеля. Поэтому осмелился приехать. По наущению Филиппа Филипповича. Он утверждает, что Александр Сергеевич направился именно сюда, на дачу Рено. Но и тут его нет.
Вяземская. Да, он обещал здесь быть. А что за срочность такая?
Лекс. Виноват! Не расслышал. Море сильно бушует.
Вяземская (громче). Я говорю: что за спешка такая… с Александром Сергеевичем?
Воронцова. Зачем он понадобился? Графа же нет в Одессе. Он еще в Крыму.
Лекс. Не могу знать. От графа пришло из Юрзуфа повое предписание. Относительно Александра Сергеевича.
Воронцова. Хороший вы человек, Михайло Иванович, но всегда является с какими-то предписаниями и неприятностями.
Лекс. Напрасно так говорите, Елизавета Ксаверьевна. Содержания этого пакета я не знаю. Что мне прикажут, то и делаю. В соответствии с местом, занимаемым мною по табели о рангах, мне рассуждать не полагается. Меня Александр Сергеевич даже окрестил «вечным титулярным советником». Но я на него не в обиде.
Женщины молчат, пена захлестывает в сад.
Девятый вал. Да-с!
Воронцова. Да вы садитесь, Михайло Иванович.
Лекс. Благодарствую. (Садится.) Весь день действительно бегаю, ног под собой не слышу.
Воронцова. Почему вы Александру Сергеевичу все прощаете, даже насмешки?
Лекс. За талант. Боюсь заслужить вашу ироническую улыбку, но смело скажу, что Александр Сергеевич – величайший поэт нашего отечества. Ежели не всего земного шара.
Воронцова (слегка похлопывает Лекса по руке, ласково ему улыбается). Милый вы, Михайло Иванович.
Лекс. Не знаю-с. Жизнь у меня ничтожная. А Александр Сергеевич блистает в нашем мраке, как вот эта звезда-с! (Показывает на яркую звезду в разрыве черных туч.) Я, извините, сплю на полу под шинелькой, но поэзию воспринимаю до глубины сердца. Бывает, признаться, даже слезу прольешь. Вот недавно… Попалась мне «Полярная звезда». И там стихотворение Александра Сергеевича. Прелести невообразимой. Каждое слово – кристалл! Я прочел это стихотворение при самом Александре Сергеевиче. Не удержался. Он внимательно так это выслушал и говорит: «Да! Великолепно сказано!» Я, конечно, пришел в некоторое замешательство. «Позвольте, говорю, так это же вы сами сочинили, Александр Сергеевич». А он посмотрел на меня и отвечает как бы с сомнением: «Как будто я». Удивительный человек-с!
Вяземская. Какое стихотворение?
Лекс. Не решаюсь прочесть. Голос невыразительный.
Воронцова. Прочтите.
Вяземская. Самому Пушкину читаете, а нам нельзя.
Лекс. Ну, раз вы приказываете… Начинается оно так…
Воронцова встает, подходит к балюстраде, смотрит на море. Лекс замолкает.
Воронцова (не оборачиваясь). Что же вы? Читайте!
Лекс
Воронцова облокачивается о балюстраду, наклоняет голову, незаметно прижимает к глазам платок. Вяземская замечает это.
(Повторяет)
Вяземская (трогает Лекса за локоть). Погодите!