Сергей Львович в изнеможении валится на спинку кресла. Надежда Осиповна трет ему виски духами.
В Одессе я был в самых стесненных обстоятельствах. Вы не хотели помочь мне. Почему? Вы боялись навлечь на себя подозрение в помощи человеку, впавшему в немилость царя.
Сергей Львович. Не смей касаться царя. Он божий избранник. (Крестится.)
Пушкин. Хорошо. Оставим царя в покое. Я был сослан на юг, а потом сюда, к вам, в Михайловское. Сослан за приверженность тому, что составляет счастье народа. Но что вам до этого! Вам, нерадивому хозяину голодных мужиков, владельцу этих истощенных полей и этих сел, где все соломенные крыши ободраны на корм скоту. Дичь! Мужики гнут хребет и гниют в навозе, чтобы вы имели возможность чирикать среди петербургских красавиц и душиться вот этими дворцовыми духами.
Сергей Львович. Надин! Что он говорит! Обо мне!
Пушкин (с досадой). Да не только о вас!
Сергей Львович. Так о ком же?
Пушкин. Я ненавижу все это бездельное барство! Кто дал вам право распоряжаться судьбой честных людей, отбирать у них плоды их трудов!
Сергей Львович. Мужицкий апостол!
Пушкин. Их руками, однако, сделано все! А вы? Что в своей жизни сделали вы? И вам подобные?
Надежда Осиповна (Пушкину). Не кричи так! Могут услышать люди.
Пушкин. С каких пор вы начали считаться с мнением дворни? Да… Но я говорю не то! Не то! Не в этом дело!
Сергей Львович. Ага! Признался! Так в чем же дело?
Пушкин (останавливается против него). В том, что вы, мой отец, добровольно взяли на себя обязанность шпионить за собственным сыном! В том, что вы не побрезговали вскрывать мою переписку и сообщать ее начальству! В том, что вы не понимаете меры своего легкомыслия. (Подходит вплотную к Сергею Львовичу, ударяет ладонью по столу.) Я буду просить государя запереть меня в одну из крепостей. Это будет достойнее, чем жить здесь.
Сергей Львович (встает). Остановись! Я – твой отец. Я отвечаю за тебя перед всевышним.
Пушкин (неожиданно смеется). Полно! Что это вам пришло в голову! Ни перед кем вы за меня не отвечаете. Ни перед богом, ни перед дьяволом!
Сергей Львович машет руками, как бы отгоняя от себя страшное видение. Надежда Осиповна падает на колени перед иконой, сжимает в отчаянии руки.
Сергей Львович (хрипит). Люди! Сюда! (Тянется трясущейся рукой к колокольчику на столе.)
Пушкин берет из его руки колокольчик и ставит на стол.
Люди!
Надежда Осиповна вскакивает, удерживает его.
На помощь!
Торопливо входит Арина Родионовна, за ней Кузьма.
Пушкин. Чего вы добиваетесь? Новых обвинений против меня? Вы хотите погубить меня окончательно! (Кузьме.) Кузьма, голубчик, скажи, чтобы мне оседлали Чалого.
Кузьма. Я сам Чалого оседлаю. (Уходит.)
Арина Родионовна (берет Пушкина за руку). Сашенька! Не гневайся ты на них! Александр Сергеевич, любезный ты мой. Пойдем! Перемелется – мука будет. (Пытается увести Пушкина.) Пойдем, Сашенька!
Пушкин (ласково отстраняет няню, оборачивается в дверях). Я сказал вам все. В первый и последний раз. Прощайте. (Уходит с няней.)
Сергей Львович (бросается следом за ним, распахивает дверь в коридор, рвет на себе халат, кричит). Как ты посмел! Люди! Он ударил меня!
Надежда Осиповна. Замолчи! Сейчас же!
Сергей Львович (плачет, потрясает пухлыми кулачками). Он поднял руку на родного отца!
В коридоре толпятся испуганные девушки, слуги.
Отродье Ганнибалов!
Надежда Осиповна. Ах, так! (Слугам.) Вон! В людскую! Нечего тут торчать!
Слуги убегают.
(Сергею Львовичу.) Ты перестанешь паясничать? Фигляр!
Сергей Львович. Ты тоже за него! О боже! Он хотел меня ударить, а ты смолчала.
Надежда Осиповна. Не лги!
Сергей Львович. Он тут размахивал руками, как безумный. Это при родном-то отце. Он убил меня своими словами! (Плачет.)
Надежда Осиповна (швыряет ему платок). На! Вытри лицо!
За окном слышен бешеный топот копыт. Надежда Осиповна бросается к окну.
Он ускакал! В Тригорское. К этим своим жалельщицам и поклонницам. К Осиповым. (Опускается в кресло.) Господи! Он к нам не вернется теперь!.. Никогда!
Сергей Львович (внезапно приходит в ярость, топает ногами). В Петербург! Сейчас же укладывать вещи. И закладывать лошадей! Ноги моей не будет в этом доме. Пусть пропадает тут один. Как пес! Он мне не сын.
Надежда Осиповна. Бог мой, как ты все-таки жалок!
Комната Пушкина в Михайловском. Ломберный стол, заваленный рукописями и книгами. Простая деревянная кровать с кожаной подушкой. Диван.
Зимний вечер. Горят свечи. Жарко пылает камин. Около камина сидит и вяжет Арина Родионовна. Пушкин лежит на диване, читает. За окном воет метель, шуршит снегом по стеклам. Слышно, как в дальней комнате поют дворовые девушки:
Пушкин (откладывает книгу). Будто стучат, нянюшка.
Арина Родионовна. Это метель. Оторвала стреху и стучит. Ночь вьюжная, шумная.
Пушкин (встает, подходит к окну). Как метет! Весь лес качается, гудит!
Арина Родионовна. Скучно тебе, Сашенька?
Пушкин. Да нет. Мне хорошо. Спокойно.
Песня девушек затихает.
Арина Родионовна. Перебудем как-нибудь зиму вдвоем. Лишь бы дал мне бог силы за тобой приглядывать! Как все уехали, уж так тихо стало в дому. Ночью мышь прошмыгнет, а я слышу…
Пушкин. Какое сегодня число?
Арина Родионовна. Да после крещенья будто пятый день. Или шестой…
Пушкин. Никто не пишет. Ни из Петербурга, ниоткуда. Не допросишься от них писем, от треклятых друзей!
В печных трубах протяжно воет ветер. Пушкин подкладывает в камин дрова.
Арина Родионовна. Воет, нечистая сила! Да… Ты, Сашенька, знаешь деда Михайлу из Зимарей?
Пушкин. Болтливый больно дед.
Арина Родионовна. Вот все так говорят: болтливый да болтливый… А слыхал, какая с ним оказия приключилась?
Пушкин (садится на пол около камина, обхватывает колени руками). Нет. Что-то не помню.
Арина Родионовна. В прошлый год об это время, в самый снег, плелся он из Святых Гор к себе в Зимари. Тверезый. Там через Сороть, через реку, тропка по льду была протоптана ниже Савкиной горки. Идет он. День сошел, а ночь еще не пришла, не приступила. И время, знаешь, такое смутное, тихое. А около тропки пролубь во льду, в реке. Вода в пролуби черная-пречерная. И видит Михайло: плавает в той пролуби золотой ковшик. Темнота уже, а ковшик светится, горит червонным жаром. Михайло остановился, потоптался, думает: «Ай унесть тот ковшик с собой? Все-таки золото». Да вроде неловко. Может, его кто нарочно в пролубь подкинул, чтобы Михайлу испытать, узнать – не вор ли он, не разбойник ли. Боязно ему ковшик унесть. «Ну, думает, тогда по крайности я из этого ковшика водицы напьюсь». Нагнулся он, полез за ковшиком, а бородища-то у него сивая, длинная. Помнишь?