Кино «Нептун» было хорошо знакомо. В годы беспризорности Грибков очень часто вертелся у кассы и говорил нарядным женщинам в светящихся чулках:
– Тетя, не заставляйте себя просить, дайте пять копеек сами.
Сейчас Грибков – сварщик и рабфаковец – стал в очередь.
Он засунул руки в карман и насвистывал «Марш Буденного». Он был полноправным гражданином, спокойным зрителем и оценщиком новой картины.
Милиционер с острыми серыми глазами, худой, как скелет, узнал Грибкова. Сомнений не было, – конечно, «Сверчок», имевший два привода за карманные кражи.
Женщина, стоявшая перед Грибковым, уронила сумку. Грибков быстро нагнулся, чтобы поднять ее, но милиционер схватил его за плечо. Грибков вырвался:
– Ошибся, мелитон. Не с тем дело имеешь!
Милиционер свистнул. Грибкова забрали. Все это видел подручный Петин из малого сборочного цеха. На следующий день пошли разговоры, что Грибкова арестовали за попытку украсть дамскую сумочку.
– Врете, черти, – сказал Штейн и поехал с двумя бригадниками в милицию.
Штейн возмутился. Грибков не вор и не может быть вором. Где доказательства? Доказательств не было.
– Что же вы, товарищ? – сказал Штейн начальнику отделения. – Вся бригада с беспризорными работает, делает из них сознательных граждан, а вы нам все дело срываете.
Бригадник и староста Николаев-единственный старик в коммуне-угрюмо посмотрел на начальника отделения через очки в железной оправе и сказал сердито:
– Невежливо это, товарищ. Начальник смутился, и Грибкова отпустили.
Жизнь бригад не течет так легко и безбурно, как думают иные присяжные описатели. Бригады не работают «с улыбками, гармошками и песнями» и далеки от хвастливых выкриков насчет закидывания шапками. Мутное море хвастовства иногда кипит вокруг стен завода, но завод строг и сосредоточен.
Бригады не верят хвастунам и не любят самомнительных людей. Человек шумит, а на подварке, глядишь, его трансформатор и даст течь. Грош цена таким разговорщикам.
У бригады имени Гельца был свой завистник. Кто он – бригада не знала, но догадывалась: кажется, один из мастеров. Семьдесят процентов и полное отсутствие брака не давали ему покоя. Зависть грызла его.
Случай с Грибковым завистник решил использовать, чтобы подорвать бригаду. Он пустил по цеху в качестве пищи для разговоров наивную тему.
– Вот глядите, какие у них ударники. Не рабочие, а карманные воры.
Тема потерпела провал. Тогда завистник начал раздувать слух, что в Ленинграде у трансформаторов, выпущенных бригадой, лопнули швы. Бригада взволновалась. Этот разговор был уже посерьезнее. В Ленинград послали представителей.
Оказалось, что часть швов разошлась, так как трансформаторы безобразно перевозили, роняли. От такого обращения лопнул бы не только хрупкий трансформатор, но и паровой молот.
Бригада была ни при чем – это было ясно каждому, но все же комсомольцы решили особенно тщательно относиться к подварке.
Когда трансформатор готов, его наливают водой и испытывают под давлением – нет ли течи. Потом испытывают на масло. Если течь есть, трансформатор «подваривают». После подварки трансформатор переходит из сварочной в другие цеха.
Грибков долго не мог успокоиться. Он всегда был одним из самых сдержанных бригадников, никогда не гнался за большим рублем и ни разу не нарушил мерный и непрерывный ход работы в цехе. Он варил, молчал, и ему все казалось, что рабочие, прячась за гулом горелок, говорят о том, что он вор.
Он видел, как Штейн бился с другим беспризорным, Васькой Петухом. Васька тосковал, – то просился в другие цеха, то хотел вовсе бросить завод, – иногда он прислушивался к шуму завода и толкал Грибкова:
– Слышь, море шумит.
Васька был по натуре «летун». Комсомольцы внимательно поглядывали на обоих.
Штейн морщил лоб и задумывался, как бы подойти к ним поубедительней и помягче: у обоих надо было загладить память о прошлом. Вся бригада была привлечена к этому делу. Очень медленно и осторожно им удалось втянуть беспризорных в культурную работу и послать их учиться.
Однажды в сварочную пришел инженер Братин. Он предложил всем бригадникам точно изложить на бумаге весь процесс сборки, сварки и подварки трансформаторов. Изложили. Тогда Братин сказал:
– Обдумайте каждый всю работу шаг за шагом и внесите поправки.
И Грибкову и Ваське до тех пор казалось, что работа в цехе однообразна, строго рассчитана и ничего в ней переменить нельзя. Думать над ней, по их мнению, было делом инженеров. Теперь предлагали думать им самим.
Грибков вырезал горелкой в донышке трансформатора дыры. В ламповом цехе он видел штамповочные машины. Они хрюкали, как сонные чугунные свиньи, и вырезали в листах золотой латуни ровные и частые дыры.
Грибков предложил дыры в донышке штамповать машинами. И скорее и чище.
Братин выслушал его строго. На сухом его лице Грибков не заметил ничего, кроме внимательности, а через неделю в сварочный начали приходить донышки со штампованными дырами.
Как-то, придя в цех, Братин сказал:
– Вы получили премию. Хотите поехать с экскурсией на Волховстрой?
Грибков покраснел. Васька свистнул и налег на рационализацию. Николаев совсем смутил его:
– Будешь лучший ударник – пошлют тебя кругом Европы на теплоходе. Читал в «Известиях»?
– Нет, не читал.
– А ты почитай, летун.
Тогда Васька придумал стол для сварки швов.
Штейн добился экономии в пять тысяч рублей, отменив контрольный листок, носивший название «форма 457». Листок этот путался под ногами и мешал работать. Сварщик варит 40 швов. Раньше на каждый шов составлялся контрольный листок. После сварки каждого шва листок надо было передавать контролеру. Сорок швов – сорок листков. Листки терялись, с ними было много возни. Штейн отменил эти листки и ввел один листок на весь трансформатор.
Рационализаторская работа увлекла всех. Она была особенно наглядной и точной.
С Ладоги дул ветер. К вечеру вокруг белых фонарей закружился первый снег. Он шел недолго, таял, тонул в Волхове и стекал мелкими каплями по голубым окнам гидростанции.
Грибков сидел в красном уголке. Тихо, но очень мощно гудели турбины. Голос громкоговорителя заглушал шелест газет. Станция Коминтерна передавала в эфир рапорт комсомольской бригады имени Макса Гельца.
Грибков слушал, радовался и удивлялся. Там, на заводе, жизнь шла в ежедневной борьбе, в ежечасных заботах, и за ними не было так отчетливо видно всех достижений, как со стороны. Рапорт подводил итог. Он свел всю работу бригады к нескольким точным формулам.
«Бригада поставила своей задачей воспитать коммунистические отношения к труду».
«Производительность труда бригадников превысила норму на 70 %».
«Зарплата всех членов коммуны, независимо от квалификации, совершенно одинакова и превышает зарплату наиболее квалифицированных рабочих».
«У коммуны нет ни одного прогула и ни одного опоздания».
«Брака нет».
«Вслед за бригадой весь сварочный цех значительно улучшил работу».
«Бригада обучает четырех чернорабочих, делая из них высококвалифицированных сварщиков».
«Вся бригада постановила не покидать завод до конца пятилетки».
«План на 1930/31 год, данный администрацией, бригада увеличила вдвое».
«Бригада обязалась выполнить пятилетку в два с половиной года и свое обязательство сдержит».
Грибкову казалось, что рабочие гидростанции и молодой техник, сидевший в красном уголке, смотрят на него с добродушным почтением. Это сильно смущало. Хотелось поскорее удрать.
Через час отходил поезд на Ленинград. Грибков взглянул сквозь ноябрьскую ночь на здание Волховской станции. Оно пламенело голубым огнем, как средняя зона автогенного пламени, и пульсировало током, лившимся через трансформаторы на гигантские заводы Ленинграда.