На станции Фриш прошел в машинный зал посмотреть турбины. Турбина № 7 работала. Белобрысый немец электрик прислушивался к ее гулу, засунув в ухо слуховую трубку. Он следил за пением ротора. Высота тона говорила о безукоризненной работе, – не было ни тени вибрации.
На постройке «цеха водоочистки» работала бригада бетонщика Ардуванова. Вся бригада состояла из татар и башкир, почти не понимавших по-русски. Они пришли на стройку из волжских степей. Они не умели держать как следует лопату и робко топтались в рабочкоме. Дощатый барак с красными полотнищами и портретом Ворошилова казался им дворцом. Они опасались курить и осторожно кашляли в руку, чтобы не потревожить людей, заседавших за столами в этом великолепном помещении.
Бывший пермский грузчик Ардуванов внимательно осмотрел степных людей и пробормотал:
– Будет дело!
Он организовал татарско-башкирскую бригаду.
Профработники, любящие газетный жаргон и неудачные сокращения, тотчас же прозвали ее «бригада нацмен». Через несколько месяцев из вчерашних батраков-чернорабочих Ардуванов сделал квалифицированных бетонщиков. Через год Ардуванов получил орден Ленина. Орден запылен цементом и кажется – слеповатым.
Ни один бетонщик из бригады Ардуванова не прогулял ни одного дня. В узких добродушных глазах ардувановцев можно прочесть, как по букварю, об их частности, упорстве и выносливости.
Здешней суровой зимой при пятидесятиградусных морозах без теплой спецовки они работали с таким же легким сердцем, как и в душные летние дни. Их труд заражал даже вялых пермяков.
Но рядом с ардувановцами ходили бузилы. Бузила– это или истерик, считающий, что звание рабочего дает ему права и не налагает никаких обязанностей, ощущающий себя «борцом за революцию, загнанным в бутылку», или тупорылый малый, попахивающий самогоном, хулиганством, рекрутским молодечеством. Он кроет в бога и в гроб прорабов и инженеров, требует спецовку лучшую, чем все, обеды лучшие, чем все, курит среди стружек. Пестрая кепка лихо смята над морщинистым лбом, зеленое кашне кутает осипшую глотку. Он плюет вслед ударникам. Большевики его «разорили», где-то там, в семейном гнезде, и под толстой черепной крышкой чадят мысли о мести.
Бузилы вскинулись, – «татарва» учила их работе. На татар показывали пальцами, об их работе знало правительство, и из-за татар с бузил взыскивали строже; их лодырничество получило яркий контрастирующий фон.
Спрятаться было некуда. Тогда в ход пошла верная финка. Двоих из ардуванцев «подкололи», предварительно затеяв драку, как того требует хулиганская тактика. Бузилы думали отделаться простым «ранением в драке по пьяному делу», но просчитались. Их судили за контрреволюцию. Бригаду Ардуванова занесли в «Красную книгу» Урала – почетную книгу строителей новой индустриальной базы на Востоке.
Глухой химик Горштейн был прикомандирован в качестве советника к экспедиции Совкино. Экспедиция снимала Березниковский комбинат… Возник вопрос: как снять технологический процесс на аммиачном заводе.
– Если химическое производство можно снять, – сказал Горштейн, – то оно никуда не годится.
Он был прав. Весь процесс, где происходят чудовищные по силе реакции, растут и падают температуры, соединяются газы, работает давление в триста атмосфер, идет бесшумно внутри труб, башен и глухих насосов. Снять его невозможно.
«Надо снять работающих людей, – написал Горштейну на клочке бумаги режиссер экспедиции. – Людей на фоне новейшей совершенной техники».
– Не сердитесь, – ответил Горштейн. – Я глухой о поэтому люблю немое кино. Но где много людей – Там нет и не может быть совершенной техники.
И он был дважды прав.
Химический процесс снять и увидеть нельзя, – его можно только описать.
«Задача Березниковского комбината – производство высококачественного аммиака и калийных удобрений. Первая очередь комбината даст восемьдесят пять тысяч тонн товарной продукции на сорок пять миллионов рублей».
Эту фразу вы встретите в любом описании Березников. К сожалению, их очень мало, этих описаний – всего две-три тощих статьи, испещренных формулами, сухих, как доклад математика.
Первая очередь Березников состоит из цепи заводов-ТЭЦ, завода синтетического аммиака, завода серной кислоты, заводов сульфат-аммония и селитры, водонасосной станции – самой мощной в Советском Союзе – и водоочистки.
Аммиак – кровь комбината. Завод синтетического аммиака – по здешнему «синтез» – огромен, и путешествие по нему занимает не меньше пяти дней. Он состоит из пяти частей – газогенераторного цеха, газгольдера, конверсии, компрессии и синтеза.
Исполинские корпуса тонут в северном сумраке и тишине. Когда я бывал на аммиачном заводе, он ждал пуска, ждал последнюю партию измерительных приборов, высланных из Америки.
Пока эти микроскопические приборы, призванные улавливать миллионные доли процента каких-либо газов, качались в трюмах океанских кораблей, монтеры завода пригоняли последние детали. Когда завод пойдет, только сто человек будут управлять его шестью гигантскими цехами.
Весь процесс производства аммиака, непрерывный, как течение реки, будет продолжаться шестьдесят три дня. Иными словами, если первого декабря пускается первый цех – газогенераторный, то первая струя жидкого аммиака польется из конденсаторов синтеза (последнего цеха) первого февраля. Но литься она будет непрерывно.
Газогенераторный цех. Здесь рождается газ. Черная башня высотой в пятьдесят метров. Внутри башни ходит скип-элеватор для подачи кизеловского кокса наверх, в бункера, вмещающие трехдневный запас кокса. На скипе, бункерах и автоматических весах, отвешивающих точные порции кокса для каждой газовой печи, работает один человек.
Из бункеров кокс пересылается в дробилку, а оттуда в мерные камеры. Это чугунные башни с большим круглым вырезом, заклеенным толстой резиновой плитой. Эта плита – предохранительный клапан. Если газ прорвется из печи в мерную камеру, – возможен взрыв. Он предотвращается тем, что резиновая плита раздувается от давления газа, как исполинский пузырь, лопается и газ свободно улетает в пространство.
Из мерной камеры кокс переходит в печь-генератор, встречается там с паром, и от этой встречи и рождается газ. Он называется сырым или полуводяным.
Около каждого генератора на высоте трех этажей висит в воздухе капитанская рубка. Чугунные решетчатые полы гремят под ногами. Рычаги и измерительные приборы окружают железный ящик, где за стеклом стоит машина времени – автоматический мозг всего цеха.
Образование газа длится три минуты. За это время надо очень точно, с ошибкой не больше, чем на десять секунд, открыть и снова закрыть в известной последовательности пять главных задвижек, впускающих и выпускающих газ, дым, кокс и пар.
– Что будет, если опоздать на десять секунд?
– Каюк, – отвечают химики.
Неточных и ошибающихся людей сменила безошибочная машина.
Колесо времени медленно вращается и, нажимая то один, то другой контакт, управляет всеми задвижками.
Но и колесо времени поставлено под бдительный контроль. Если колесо времени ошибется и где-нибудь в сети случится неисправность, оглушительная электрическая сирена даст сигнал и остановит весь процесс образования газа.
Из генератора газ идет под сильный водяной душ-скруббер. Там его обмывают от пыли. Потом он мощными насосами нагнетается в газохранилище – газгольдер.
В газогенераторном цехе рождается триста пятьдесят тысяч кубических метров полуводяного газа в сутки.
Аммиак является соединением азота и водорода, В газе, поступающем в газгольдер, тридцать восемь процентов водорода и двадцать два процента азота, а остальное приходится на углекислоту и окись углерода. Прежде чем получить аммиак, эти вредные примеси необходимо вычистить.
В башне газгольдера было гулко и пусто. Водолаз надел скафандр и полез вниз, в громадный бетонный бассейн с зеленой подогретой водой. Этот бассейн зовут водяным замком.