Инженер Спенсер смотрел вниз и волновался, – предприятие было явно опасное. На частые и быстрые вопросы Спенсера переводчик цедил сквозь зубы нечленораздельные ответы. Ему надоело переводить по Десять часов в сутки. Его одолевала зевота. Он скучал и бродил мутным взглядом по узким балкончикам У стен башни и гигантскому куполу газгольдера, лежащему глубоко внизу.
Водолаз должен был заделать какое-то отверстие в водяном замке. Ему приходилось пролезать между бетонной стеной бассейна и железной стенкой газгольдера, описывающей гигантский круг.
Переводчик нашел, наконец, занятие. Он заметил нарисованный карандашом на стене чертеж газгольдера и начал рассматривать его с необыкновенным вниманием. Спенсер оставил его в покое.
Чертеж был прост. Каменная башня стояла над бассейном с водой, а в воде плавал перевернутый вверх дном железный стакан размером в семиэтажный дом. Стакан состоял из трех громадных частей, входивших одна в другую, как входят части телескопа или подзорной трубы. Наполняясь газом, эти части поднимались над водой на высоту в тридцать пять метров, причем первая тянула за собой вторую, а вторая– третью. Железный газгольдер рос, как воздушный шар емкостью в пятнадцать тысяч кубических метров. Купол его был равен куполу московского планетария.
Сейчас газгольдер был сложен и плавал на воде. Были видны приклепанные к его серым стальным выпуклостям направляющие колеса. Они бегут по рельсам, когда газгольдер идет вверх, и предохраняют это океанское сооружение от перекоса.
Подъем газгольдера на полную высоту продолжается три четверти часа.
Водолаз вылез, снял шлем и пробормотал:
– Передайте ему: все сделано. Лучше в Каму зимой нырять, чем в эту хреновину. Того и гляди прищемит, как крысу.
Водный бассейн устроен для того, чтобы прочно запереть газ в хранилище и не дать ему возможности улетучиться снизу. Водолаз заделал последнюю щелку, в этом бассейне.
Меня поразило несоответствие цифр. Газогенераторы будут давать по триста пятьдесят тысяч кубических метров газа в сутки, а газгольдер рассчитан только на пятнадцать тысяч кубических метров. Но несоответствие объяснялось просто: газ в газгольдере будет все время в движении, его будут беспрерывно поглощать остальные отделения аммиачного завода, и запас в пятнадцать тысяч кубических метров вполне достаточен.
В Германии есть телескопические газгольдеры для светильного газа емкостью в двести пятьдесят тысяч кубических метров. Из них газ идет для бытовых нужд, берут его только днем. Ночью расход газа падает почти до нуля. Поэтому и нужны мощные газгольдеры, вмещающие всю ночную выработку газа.
В цехе конверсии около сложных газодувок сидят на корточках толстые немецкие монтеры. Синие комбинезоны трещат на их упитанных спинах. Дым из трубок ест глаза, поэтому все немецкие монтеры смотрят одним глазом, второй у них всегда закрыт. Это делает их похожими на часовщиков.
В конверсии газ из газгольдера гонят по башням, обдают паром, греют, охлаждают и добиваются того, что процент нужного для производства водорода подымается с тридцати восьми до пятидесяти одного, а ненужной окиси углерода падает с тридцати четырех до трех. Получается новый газ – его зовут конвертированным, он идет в цех очистки, где его совершенно освобождают от углекислоты и окиси углерода. В нем остаются только водород и азот, и притом в том количестве, какое необходимо для получения аммиака.
Цех очистки – фантастический цех. Углекислоту вымывают из газа водой. В очистительные башни каждый час вливается десять тысяч тонн свежей пресной воды. После очистки она превращается в такое же количество тонн крепкой зельтерской воды. Это – отброс производства. Двести сорок тысяч тонн зельтерской в сутки – этого вполне достаточно, чтобы затопить все курорты Крыма и Кавказа и, в частности, Одессу, где зельтерская вода так же необходима, как хлеб, воздух и как черноморское солнце.
В очистительных башнях добиваются чистоты газа поистине поразительной, – примесь углекислоты допускается лишь в размере пятнадцати миллионных частиц. Если примесь будет больше, то весь процесс пойдет насмарку.
В цехе очистки есть свой собственный Днепрострой. В очистительных башнях вода падает с большой высоты под сильным давлением. По силе падения она дает такой же эффект, как, например, столб воды, падающий с высоты ста шестидесяти метров. Эта вода вращает турбины. Они в свою очередь приводят в движение моторы и насосы, подающие в очистительные насосы воду и газ.
Здесь особенно нагляден основной принцип комбината – использовать всю энергию до последней капли, замкнуть ее в величественный поток непрерывного круговращения, приблизить производственный процесс к идеалу замкнутого цикла, чтобы ни капли энергии не выбрасывать на воздух.
Иностранные специалисты поражены – только два мировых химических комбината имеют, по их словам, «столь гармоничное и красивое течение производственного процесса».
Я говорил с одним из этих специалистов. В сильные морозы он ходил в одном пиджаке, стремясь доказать, что большевики, кутающиеся в тулупы и валенки, – хилые и достойные сожаления люди. Он жаловался на «русских рабочих, не желающих подчиняться немецким монтерам», он намекал на «мальчишеское тщеславие молодых советских инженеров», но на вопрос о впечатлении от всего комбината только развел руками:
– Прекрасно. Столь продуманного и великолепного проекта я не ожидал.
Заведующий цехом конверсии – человек на редкость неразговорчивый – пробормотал:
– Ходите, смотрите. Вон компрессоры, где очищенный газ сжимают с силой до трехсот атмосфер. Одним словом, дело обстоит так: здесь мы должны десять тысяч кубических метров газа сжать и превратить в шестьдесят кубических метров. Это, собственно, и все.
Это «все» было невероятно, но такие масштабы стали будничным делом для здешних людей в презираемых немцами бахилах.
Их нельзя поразить ничем. Скажите им, что надо выстроить вторую Эйфелеву башню для нужд комбината, и они начнут ее строить, назвав «башней № 2 на первом аммиачном участке» или что-нибудь в этом роде.
Прорабы начнут писать отчаянные записки в отдел снабжения, землекопы будут вынимать назначенные им от века «кубометры» мерзлой каменной глины, котельный цех станет клепать фермы и укосины и требовать кислорода, в рабочкоме будут ругаться из-за норм, а начальник строительства Грановский издаст еще несколько приказов, где в энергичном стиле заявит: «Опять прораб башни № 2 Пономарев – известный волынщик – ввел меня в заблуждение относительно сроков сборки двух опорных ферм. Поэтому приказываю…» и так далее. Неискушенный человек прочтет все это и пожмет плечами – обычная производственная картина: прорабы, графики, сварщики, проба грунта, перекошенные болты – ничего особенного. Корреспондент московских газет даст телеграмму: «Сборка башни № 2 на первом аммиачном участке закончена на семь дней раньше срока, назначенного райкомом». Читатель отложит газету, – нашли чем хвастаться после Магнитостроев.
– Чего вы добиваетесь? – вправе спросить меня каждый, кто прочтет эти строки.
Я добиваюсь немногого. Я хочу, чтобы вы поняли, что под сухими словами «газгольдер», «газогенератор», «скруббер», «углеподача», «измерительная установка» и так далее и тому подобное скрываются сооружения, ошеломляющие своими размерами и гениальные по вложенной в их конструкцию мысли.
В последнем цехе аммиачного завода-синтеза живет катализатор. Это загадочное вещество, состав его известен очень немногим.
Очищенный и сжатый компрессорами газ проходит под сильным давлением через трубы, где лежит катализатор, и превращается в газообразный аммиак. В конденсаторах он сгущается в жидкость и стекает по трубам в цистерны, распространяя удушье и слезливость.
Процесс окончен. При помощи жидкого аммиака получают селитру – облагораживать и обогащать неизмеримые хлебные и хлопковые массивы СССР.