Молодой инженер Пустильников не упоминал об эпохе электробетона из вполне понятной скромности. Электрический нагрев бетона придумал он, а называть даже в шутку эпоху в жизни строительства своим изобретением было неловко.
Чтобы бетон окреп, «схватил», надо поддерживать в нем больше недели температуру в двадцать градусов тепла. Для этого строили дорогие и опасные тепляки или грели бетон паром. И тот и другой способ раздражал своей неуклюжестью и дороговизной. Инженер Пустильников – человек неспокойный и насмешливый (скептицизм в технике вызвал к жизни много открытий) – решил подогревать бетон электричеством.
Первый опыт был сделан в строящемся инструментальном цехе. Пока возились на морозе с проводами, пока бетон упорно не хотел нагреваться, пока то да се, собравшиеся зрители разошлись, посмеиваясь и посвистывая. Пустильников остался. Бетон, наконец, начал прогреваться. Через семьдесят два часа его «схватило».
Энергии на прогрев уходило не больше, чем на ничтожную электрическую лампочку.
Первые швы, забетонированные на морозе электричеством, показали завидную крепость. Пустильников ограничился тем, что написал о своем открытии коротенькую заметку в местную газету. Ибо, как говорит главный инженер Луганстроя Дышко, «здесь мы потеряли представление, что обыкновенно и что необыкновенно. По-нашему, все обыкновенно».
Луганстрой опрокидывает стандартные, въевшиеся в кровь понятия о строительстве. На Луганстрое в сутках не сорок восемь часов, как любят писать специальные корреспонденты строительств, а двадцать четыре обыкновенных часа, заполненных, если можно так выразиться, спокойной спешкой. Время не мчится вперед с треском и грохотом, и строители отнюдь не похожи на пассажиров, мечущихся по вокзалу перед отходом поезда.
Здесь нет людей, говорящих только о строительстве, бредящих только строительством, видящих сны только о том же строительстве и превратившихся в механических манекенов, начиненных чертежами, замесами, коэффициентами, графиками и огнеупорным кирпичом. Работники Луганстроя живут стройкой, – она дает им простоту, веселость, определенность. Работа идет быстро, но без трагических перенапряжений, весело, но без хвастовства, спокойно, но без железно сжатых губ и свинцового взгляда.
Пора выбросить из описаний строительств лексикон трескучих слов, искажающих трудную и прекрасную действительность. Героизм не наряжается в пышные одежды или в нарочито скромные онучи. Героизм ходит в кепке, и лицо героя так же обыкновенно и чаще всего бывает красным от смущения, как и лицо любого смертного.
Героизм бывает разный, но выше всего тот, который нельзя ни сфотографировать, ни пышно описать. Конечно, рабочий Луганстроя, клепавший на головокружительной высоте железную ферму, качавшуюся от ветра, – герой, но не худшие герои и комсомольцы из бригады Рыдченко, собравшие импортные станки почти без чертежей. Конечно, герой бригадир Рыбалко, смонтировавший один из агрегатов ТЭЦ без иностранной помощи (за эту помощь фирма Сименса просила много долларов), но не меньший герой один из инженеров, который нашел способ своими силами изготовлять отопительные приборы без применения цинка. Заводы-поставщики требовали восемнадцать тонн пинка, достать его было трудно, и оледенение уже грозило стройке.
История строительства дает обширный материал для исследования о том, что такое преодоление.
Строительство преодолело быструю смену проект-пых заданий, а смен этих было четыре, начиная с 360 паровозов в год до 1080 паровозов. Каждый раз задерживали стройку, наращивали новые части к уже законченным корпусам и заказывали новое оборудование.
Стройка шла на залежах шлака и золы с завода ОЭР, на воде, на самом русле реки Лугани, где пришлось вколачивать сваи и подсыпать десять тысяч вагонов земли.
У строительства за короткое время было четыре хозяина и великое множество самостийных и обидчивых контрагентов. Два раза стройка ставилась на консервацию. Только с мая 1932 года после смены старого руководства она пошла все ускоряющимся темпом и достигла своей предельной скорости в декабре, незадолго до пуска.
Особенно ощутительной была эта скорость в паровозосборочном цехе. Каждое утро лицо его менялось. Там, где вчера зияли траншеи, сегодня поблескивали серой эмалью станки столь изящные, что рабочие осторожно гладили их, как гладят по головкам детей. Над цехом по часам росло стеклянное небо. Двадцать тысяч квадратных метров стекла переливалось и горело Цветом бледной морской воды. Сто пятьдесят стекольщиков были собраны на стройке, в Луганске, даже на окрестных базарах. В их ряды влились студенты индустриального техникума.
Самой большой популярностью у стекольщиков пользуется фамилия Доценко. Его зовут «заразой» и «бисовым сыном». Доценко – бывший директор Константиновского стекольного завода. Прежде всего он потребовал за стекло отступного лесом. Лес ему дали. Тогда Доценко пожаловался, что у него нет досок и гвоздей, чтобы изготовлять ящики для стекла. Дали досок и гвоздей. Доценко подумал и заявил, что это-то все хорошо, но у него нет плотников, чтобы эти ящики сколачивать. Луганстрой сделал ящики сам и послал их Доценко. Тогда Доценко телеграфировал, что у него нет вагонов для перевозки стекла. Доставили вагоны. Видя, что эту упорную стройку ничем не проймешь, Доценко стал откровеннее и категорически заявил, что стекла он вообще не даст, а сам выезжает в центр, чтобы проверить, не подложные ли наряды подсунул ему Луганстрой. Терпение лопнуло. Доценко сняли, и сейчас же после этого Луганстрой получил первую партию стекла.
«Народы сменяли народы, лицо изменялось земли», но один человек неизменно оставался на строительстве во все времена – главный инженер Дышко.
Уже четыре года он работает без выходных дней и отпусков. Дышко учился в Германии. Оттуда он принес навыки не только инженера, но и рабочего – токаря, плотника и литейщика. Его редко можно застать в фанерном кабинете. Он всегда на стройке, на кранах и на конструкциях, но это не значит, что Дышко занимается бригадирством. Это инженер широкого размаха, знающий не только свою специальность – механику, но и строительное дело и электрику. В любую минуту он заменит проектантов. Под его руководством за две ночи был запроектирован технологический процесс в арматурно-связевом цехе. Над этим технологическим процессом проектанты Мосгипромаша сидели в Луганске несколько месяцев и ничего не сделали.
Увидев брошенный в грязь болт, Дышко приходит в ярость. Дышко «странный» человек. Он радуется внезапным общественным нагрузкам и относится к ним с тем же спокойным напором, как и к чисто производственной работе, и со всем тем он находит время, чтобы иллюстрировать специфические свойства любого из знакомых ему наизусть работников строительства неожиданным и метким анекдотом или, взяв рычаг у машиниста, показать ему, как надо владеть машиной.
Луганчане – народ говорливый, приветливый и особенный. Особенности в том, что они удачно соединяют простодушие и большие запасы насмешливости с органическим чувством производства, воспитанным из поколения в поколение на луганских заводах, впервые возникших еще в конце XVIII века.
Кстати о говорливости. Не потому ли из Луганска и вышел Даль, проживший здесь детство, что язык не только рабочих, но и простых обитателей этого богатого степного города блещет неожиданностями, юмором и меткостью.
На Луганстрое явственно существует как бы разлитое в воздухе чувство молодости. Много юных лиц, много юных глаз, много молодежи спокойной, уверенной в себе и приветливой той приветливостью, которую дает высокая культура.
Но и старики не сдаются. Был такой случай со старым рабочим-луганчанином. К годовщине пятнадцатого Октября завод ОЭР посылал в Москву новый паровоз. Кажется, не было рабочего, который бы не подошел к паровозу и не вытер паклей какое-нибудь масляное пятнышко на лакированной обшивке. В пути у паровоза начали греться подшипники. А становиться на легкий ремонт было невозможно, – это грозило опозданием.