– Если говорить по правде, – сказал лесовод, – то я боялся, что не выживут дубки в этой степи. Очень уж тяжелая степь. Прямо зловредная степь, если говорить откровенно. И к тому же никогда, даже в доисторические времена, при Тмутараканском царстве, дуб здесь не рос. Не рос и не рос! Что бы мне ни говорили ботаники, все равно не поверю. Я копался во всех исторических материалах и ничего не нашел. Так что те дубы, какие вы будете сегодня созерцать, – первые в этих местах еще с тех времен, когда геологически образовалась эта степь. Это прошу помнить. Пионеры, а, между прочим, герои!
– Почему герои?
– Сами увидите.
«Газик» бежал по гребню между степью и Волгой. Два мира, две разные карты земли лежали рядом. С левой стороны скучная степь с крутыми суглинистыми обрывами балок, с высохшей, несмотря на весеннее время, травой, с утомительным, плоским горизонтом. Кое-где на клочковатой траве из земли, похожей на облезлую щетку, где мало уже осталось щетины, торчали разбитые танки и остовы сгоревших грузовых машин. Над оврагом белела среди груды битого кирпича сквозная от пробоин колокольня.
А справа, глубоко внизу, мощно лилась Волга. Ветер гулял тусклой рябью по ее воде. Противоположный берег Волги был сплошь кудрявый от кустарника.
Лесовод вытащил из кармана черной пыльной куртки сложенную во много раз карту, развернул ее и показал мне линии недавно посаженных лесов. Две зеленые лесные полосы Саратов – Астрахань и Камышин – Сталинград, изгибаясь по водоразделам и обходя овраги, тянулись на карте с севера на юг.
«Газик» проскочил через скучный посад Дубовку и ушел в сторону от большака. Я нетерпеливо ждал появления лесных полос.
Еще в детстве я постоянно слышал, что одно из самых благородных дел, какие совершает человек на земле, – это насаждение лесов. Я помнил наизусть слова Чехова о лесах, вложенные писателем в уста доктора Астрова:
«Леса учат человека понимать прекрасное и внушают ему величавое настроение. Леса смягчают суровый климат… Когда я слышу, как шумит молодой лес, посаженный моими руками, я сознаю, что климат немножко и в моей власти и что если через тысячу лет человек будет счастлив, то в этом буду виноват и я».
Но в детстве мне не привелось видеть настоящих лесов.
Впервые я увидел те леса, что зовутся дремучими, заповедными и корабельными, только в юности. С тех пор их величавость, могучая растительная сила, свежий шум и целебный воздух так завладели моим сердцем, что к каждому дереву я начал относиться почти как к живому существу.
Я напомнил лесоводу о Чехове.
– Да что там Чехов! – ответил он недовольно. – Читал я «Дядю Ваню». И даже видел на сцене у нас, в Пензе. Не люблю я у Чехова прекраснодушных разговоров, не в обиду будь ему сказано.
До встречи с лесоводом я ни от кого не слыхал таких слов о Чехове. Я возмутился и собрался обрушиться на него. Он, очевидно, понял это. Но тут что-то случилось с машиной. «Газик» остановился, и шофер полез ковыряться в моторе.
– Пойдемте вперед, а он нас нагонит, – предложил лесовод.
Мы вышли из машины и пошли по необыкновенно широкой пыльной дороге. Под ногами все время что-то трещало.
– Вы извините, – сказал я, – но все, что вы говорили о Чехове…
– Знаю, знаю, – недовольно перебил меня лесовод. – Погодите!
Он нагнулся, засунул широкую руку в пыль, вытащил горсть каких-то камешков, подул на них, вытер рукавом и протянул мне:
– Полюбуйтесь!
На ладони у лесовода лежали четыре черные разъеденные ржавчиной пули.
– Тут их миллионы! – сказал лесовод. – Я сам тут сражался, только немножко южнее. Здесь пуль посеяно больше, чем наших желудей. Если бы из каждой пули или осколка выросло дерево, была бы тут непроходимая тайга. А что Чехов? – вдруг сказал он, раздражаясь, без всякой связи с тем, что говорил недавно. – Никто не говорит, что он плохой писатель. Наоборот, великолепный! Только в те времена все это было, извините, маниловщиной – все эти разговоры Астрова о лесах. Обещать измученным людям прекрасное будущее через тысячу лет! Да на кой ляд оно им тогда будет нужно! Астров сам-то толком не знал, как это будущее добыть. Ты не сули мне счастья! Ты скажи, как и где его взять. Леса! Только сейчас мы можем сажать леса на тысячи километров. И имеем право говорить об этом мы, а не Астров. И обещать людям прекрасное будущее тоже имеем право только мы. А у Астрова не было для этого серьезных оснований. Не было! Я мужик из-под Пензы. Поэтому извините меня за грубость. Иначе я не могу. Говорю, что на уме, – и все! Меня леса научили понимать, что не нужно себя жалеть, если хочешь их вырастить в полную силу, на полный, как у нас говорится, бонитет. А о прекрасном мы погодим разговаривать.
– Это почему же?
– А зачем? – спросил в свою очередь лесовод. – По сути дела, об этом и говорить не стоит. Оно и так понятно. Без словопрений.
Духота заполнила вплотную все пространство между землей и небом и не оставила ни одного глотка свежего воздуха.
Шофер догнал нас, и мы сели в пахнущую горячим бензином машину. Лесовод молчал и курил. Я тоже молчал и не смотрел по сторонам.
– А ну-ка останови, Вася, – сказал лесовод и повернулся ко мне. – Вот, пожалуйста! Первая лесная полоса.
Он вылез из машины и, не оглядываясь, тяжело пошел вперед.
До края земли, взбегая на увалы и спускаясь с них, тянулась, как зеленоватая река, широкая полоса молодых посадок. Но это не были дубки. Это были акация и татарский клен.
– Нагнитесь! – сказал мне лесовод. – Тогда увидите дубки. Они еще маленькие. А татарский клен и акация – это их охрана от солнца.
Я нагнулся до самой земли. Нагнулся и лесовод. Тогда стали видны как бы длинные красновато-зеленые шнуры, протянутые между акацией и кленом. Это были ряды молоденьких – в три-четыре листика – дубков.
Лесовод присел на корточки и поковырял землю перочинным ножиком.
– Видали? – сказал он. – Это же обожженная глина. Без единой капли воды. И все-таки растут. Растут дубочки, дружки мои милые!
Он неожиданно широко и застенчиво улыбнулся и удивительно осторожно для его больших, грубых пальцев дотронулся до тоненького, как былинка, совершенно детского ствола маленького дуба с прозрачными от молодости листочками. Улыбнулся и шофер. Он тоже сидел на корточках и рассматривал молодые дубки.
– Успокоились теперь, Степан Сидорович? – спросил он.
– Успокоился. Теперь знаю: выживут. Выживут, молодцы, герои!
Лесовод повернулся ко мне.
– Ведь это же что такое! – заговорил он быстро и возбужденно. – Камень, ни капли дождя, ветры. Солонцы наседают со всех сторон. Я как приехал, посмотрел– и пал духом. Какой, думаю, может быть разговор о дубках! Только желуди зря будем жечь в этой почве. И вот видите – выжили! Разве же это не герои! Ведь детвора! Первые три года они и расти даже не смогут, а будут только укореняться в земле.
– Через сколько лет эти посадки будут настоящим лесом? – спросил я. – С тенью, с подлеском, с грибным запахом?
– Ишь чего захотели! Когда сомкнутся кроны, не раньше. Лет через сорок.
– Так на какой же ляд, как вы недавно выразились, вам эта работа? – Если вы, может быть, не увидите ее плодов.
– Мы не только для себя стараемся, а еще и для будущих поколений, – строго ответил лесовод.
– То же самое астровское счастье?
– Ну, знаете, – ответил лесовод и усмехнулся. – Есть разница. Мы работаем, а Астров декламировал.
Он искоса, как птица, посмотрел на меня и спросил шофера:
– Гипсу сколько привезли? На базу?
– Да тонн десять, не больше.
– Ерунда! Детишкам на молочишко не хватит. Ну, поехали дальше.
В машине лесовод сказал:
– Вот вы собираетесь, кажется, писать о лесных полосах. Читал я всякие такие вещи о нашем деле, да толку от этих писаний пока что маловато. Восторгаться легко. Ваш брат-писатель любит восторгаться, а мы пока что без гипсу здесь мучаемся. С солонцами мы боремся гипсом. Разбрасываем его по солонцам. Гипс съедает соли. Ну-ка, Вася, остановись! Вон, видите, дикая груша цветет в балочке. Пойдемте посмотрим.