«Ишь, – подумала о себе Клава, – чистоплюйка какая! Учительница! Собой залюбовалась на этом собрании. Дура и есть дура!»
Она вспомнила слова Земляного, что в каждом человеке надо прежде всего искать хорошее. А мы сплошь и рядом ищем дурное, как бы оправдывая этим себя в собственных глазах.
Клава прислушалась, пораженная внезапной тишиной.
Ливень так же внезапно стих, как и начался. Только молнии мигали почти непрерывно. От этого все небо над головой горело мутным перебегающим огнем.
В свете молний были хорошо видны перемычка, и экскаватор Прохорова, и тяжело идущий вдоль перемычки незнакомый мощный трактор.
Клава достала из-под сиденья паклю и вытерла лицо.
Вдали на юге небо посветлело. Клава заметила на зеленоватой полосе этого вечернего неба трепетный свет звезды. Она висела, как серебряная капля дождя, на краю черной облачной громады, неторопливо уходившей на север.
Клава с глазами, еще полными слез, засмеялась и расстегнула ворот тяжелого, промокшего комбинезона.
Ясность и тишина омытой ливнем ночи казались ей просто чудом. От земли тянуло прохладой и слабым удивительным запахом, похожим на запах жасмина. Это был запах озона, грозовых разрядов.
Мощный трактор подошел к скреперу и остановился. Из трактора, увязая в грязи, вышли Земляной и Карпов.
– Жива? – спросил Карпов Клаву. – Сама не вылезешь? Постой, я тебе помогу.
Он помог Клаве выбраться из кабины. И тут только Клава увидела, что машина ее стоит на краю глубокой рытвины, залитой водой.
– Прохоров меня спас, – сказала Клава. – Подвалил эту землю и остановил скрепер. А то лежать бы мне в воде под машиной.
– Все кончено, – сказал Земляной, должно быть, не расслышав слов Клавы. – «Буря прошла, гром унесла». Воду сбросили в старое русло Карповки. И завязли всего три машины.
– Прохоров меня спас, – повторила Клава, но Земляной опять ничего ей на это не ответил, а сказал как будто совсем не к месту:
– Знаете, как называются такие ночи с беспрерывной молнией?
– Нет, – ответила Клава.
– Воробьиными. Потому что от ярких вспышек воробьи просыпаются, начинают метаться в воздухе, а потом, когда молнии гаснут, разбиваются в темноте о деревья и стены. Садитесь к нам на трактор. Утром тягач вытащит вашу машину. Тогда отмоете ее и проверите. А что касается Прохорова, то ничего особенного в его поступке я не нахожу. Естественное дело! Ну, поехали!
– Ну и ночка! – сказал Карпов и захлопнул дверь. Ветер рванул ее и попытался открыть, но Карлов схватился за ручку и начал тянуть дверь к себе. Ветер в конце концов уступил, но все же грохнул напоследок в филенку с такой силой, будто ударил тяжелым сапогом. Дверь затрещала.
Карпов прошел в кабинет к Земляному.
– Ну что? – спросил Земляной. – Лепит?
– Еще как!
– Ничего, теперь нам черт не брат! – Земляной улыбнулся и посмотрел на чугунного медведя с озабоченной мордой, сидевшего на чернильном приборе. – Дуй, свисти, беснуйся, вали небо на землю! Мы в бетоне, как в броне. Об него этот степной ветерок пообломает себе зубы.
– Долгожданное время, – заметил Карпов. – Кстати, почему оно называется предпусковым периодом? А не пусковым?
– Не знаю. Спроси Басаргина. Он ревнитель русского языка.
– Ну и правильно, что ревнитель. Поехали!
Они вышли на крыльцо. Ветер воспользовался этим и так размахнулся дверью и с треском припечатал ее к стене, что они вдвоем едва ее закрыли. За это время ветер нанес в коридор столько снега, что он кружился, как туман, около лампы под потолком.
«Газик» смело ринулся в снег и выскочил, весь побелев, на шоссе. Там почему-то было тише, ветер дул спокойнее и снег летел медленно, как по косым линейкам. Множество фонарей сверкало и качалось в степи.
– Представляешь, – спросил Земляной Карпова, – какие здесь случались отчаянные ночи, когда не было строительства?
– А теперь все это ерунда! – ответил Карпов. – И эти бураны и эти ночи. Одна декорация!
С тяжелым воем проносились встречные самосвалы. Чем дальше бежал «газик», тем гуще становились огни. Над ними горела красная звезда.
– Насосная! – сказал Карпов.
Здесь все было знакомо Земляному, до последней выбоины на дороге. Он мог, как ему думалось, пройти тут с закрытыми глазами. Но этой ветреной ночью он не узнавал очертаний насосной станции и других сооружений. Во мраке все они казались громадами окаменелой и изломанной под разными углами тени.
В темноте чувствовалось напряженное движение, катился глухой шум, изредка требовательно покрикивали машины. И снег как бы присмирел от этого. Он падал торопливо, стараясь не задерживаться и не мешать людям. И так же поспешно таял.
«Сейчас, – подумал Земляной, – налево от дороги будет валяться вросший в землю изогнутый рельс и рядом с ним старая покрышка от автомобильного колеса».
Этот рельс и покрышку Земляной видел по двадцать раз в день. Сначала они его раздражали, но он понимал, что не стоит придираться к таким мелочам, и потому не распорядился их тотчас убрать. Потом он привык к ним, а однажды весной даже обрадовался, когда увидел, что в совершенно ничтожной тени от покрышки вырос какой-то желтый замухрышка-цветок.
Земляной вглядывался в обочину дороги, освещенную фарами. Рельса все не было.
– Здесь валялся рельс, – неуверенно сказал он шоферу. – Проехали мы его, что ли?
– Да его сегодня убрали, – ответил шофер.
– Как убрали?
– Да это ж временная дорога, товарищ начальник, – сказал шофер. – Ее завтра закроют. Вот и прибрали все по сторонам.
– Спасибо за новости! – насмешливо пробормотал Карпов, а Земляной подумал, что действительно временная эта дорога будет завтра закрыта за ненадобностью, к весне она зарастет травой, по каналу откроется движение, строители уедут и никто никогда и не вспомнит о такой малости, как этот рельс. А вот он будет его иногда вспоминать – ведь каждый раз, когда он ехал на плотину, шлюз или насосную станцию, он видел этот рельс. Странное существо человек! Вот закончен канал, шлюз, завтра будет пущена насосная станция, и он, Земляной, конечно, понимает, что это уже конец огромных работ, длительных усилий. Но почему-то особенно ясное ощущение конца строительства вызывает у него исчезновение этого старого рельса.
На станции было людно. Монтаж гигантских пропеллерных насосов закончился. Сегодня ночью решили опробовать их и проверить в действии.
Монтажники в последний раз осматривали механизмы. Земляной с Карповым прошли сначала к подходному каналу. Там землесос снимал последнюю земляную перемычку, чтобы открыть донской воде путь к станции. Убедившись, что все в порядке, Земляной прошел с Карповым в здание насосной станции, в маленькую бетонную комнату, где помещались пусковые приборы.
Там было очень светло. Лампа под потолком сверкала, как белый бенгальский огонь. Снаружи на стеклах быстро таял снег и сбегал извилистыми ручейками. Казалось, что он так быстро тает от нестерпимого света этой лампы.
Около приборов возился старый монтажник Захар Петрович. Он посмотрел на Земляного поверх очков.
– Нижайшее почтение, – сказал он. – Вот сейчас последнюю точность подгоним и тогда пустим. Точность, насколько я понимаю, – основа технического прогресса, товарищ Земляной.
– Волнуетесь? – спросил Земляной.
– Примерно, как и вы, – ответил Захар Петрович. – Как-никак, а рождается механизм. Его надо собрать и обрядить, как мать собирает сына в дорогу. С заботливым сердцем. Вот, скажем, сердце. Точнейший прибор! Сдвиньте на миллиметр сердечный клапан – и все! Безвозвратная смерть. Только сердце У человека одно, а у наших машин их у каждой по нескольку. И все они должны биться удар в удар.
Земляной слушал рассуждения старого монтажника и усмехался. Он уже много раз испытывал невыносимую тревогу при пробе новых мощных механизмов. И хотя он знал, что в конце концов все наладится, но не мог заставить себя не волноваться.