Я не мог заснуть. Вот уже три дня мы ждем почту. Она приходит два раза в месяц, но в иные дни запаздывает.
Ночь. Я хожу по юрте и прислушиваюсь: не звучит ли колокольчик?
Глупое сердце так неровно бьется! Я сам не знаю, почему я волнуюсь. Все сложилось очень хорошо. Меня судьба забросила в эту тайгу, а та, чьи глаза мне мерещатся теперь, осталась в России. Не пора ли нам было кончить эта наши странные встречи и разговоры, и все, и все?.. Она всегда была, как в бреду. И у меня туман в голове: я пьянею и от звезд, и от высоты, и от запаха иных трав… Возможно ли нам жить вместе? Конечно нет. Слава Богу, что так все сложилось. Но сердце стучит неровно. Чего я жду? Письма… Несколько строк написанных ее рукою. Я прочту их и буду видеть эти нежные пальцы и эти глаза – преступные или святые, знает один Бог.
– Почему ты не спишь, Сура? Почему ты так смотришь на меня?
– Тойон болен?
– Нет, нет, Сура… Я чувствую себя очень хорошо.
И я опять хожу и прислушиваюсь, не звучит ли колокольчик.
– Тойон ждет писем?
– Нет, нет… Какие письма? Нет, я ничего не жду.
– Почта едет, – говорит Сура и пристально на меня смотрит.
– Какой у тебя чуткий слух, Сура! Я ничего не слышу.
И в самом деле через несколько минут я слышу глухие позвякивания. Но вот они становятся все яснее, яснее, и, наконец, я различаю явственно лошадиный топот и окрики ямщика.
Я торопливо надеваю барнаулку и иду к почтовой избе. В этаких местах не ждут утра: тотчас же развязывают кожаный меток и достают почту.
Там уже заседательша. И чего она ждет? Разве придет «Иллюстрированная Неделя»: писем она никогда не получает. А все-таки каждый раз она спрашивает:
– А писем мне нету?
– Вам нет, – говорит почтальон, – а вот господину есть одно письмецо.
Я дрожащими руками разорвал конверт.
– Она приедет… Она приедет, – бормотал я, страшась чего-то.
Когда я вышел из юрты, в небе был праздник. Там зажглись огромные звездные венки. И в синей глубине пели ангелы, золотые и серебряные.
Я ходил по юрте и пел. Я не знаю, что это была за песня.
Сура сидела на корточках перед камельком. Я взглянул на нее. У нее были слезы на глазах.
– Ты плачешь, Сура?
Она молчала.
– Ну, говори же, милая! Почему ты плачешь?
– У тойона есть невеста? Когда она приедет?
Монах
Ехал я на пароходе из Кременчуга в Киев. Был я тогда молод, но творилось у меня в душе неладное: казалось, что вот уж и пора со всем проститься. И все будто бы не для меня – хорошо, а чужое. И на все я тогда смотрел с любопытством. Тянуло меня к людям. А в первом классе как нарочно пусто: ни единого человека. Пошел я тогда в третий – там было довольно народу. Стал я бродить среди мешков, бочек – мимо жирной, жаркой, черной машины. И все лица вокруг казались трогательными. Жует хохол сало, закусывает арбузом – и уже нравится мне этот усатый человек, Бог весть почему, хоть я и не успел с ним перекинуться двумя словами. Вот вижу на корме молится еврей. На нем полосатый талес, на лбу – ремешки, тефилим. И мне мерещится что-то древнее, соломоновское, и в сердце поет псалтирь. В грязи, на полу валяется хохлушка, в расшитой паневе, с ногами голыми чуть не по колено. И мне хочется, не отрываясь, смотреть на нее: так изогнулись ее брови и такие милые, такие капризные ее губы…
Через час, как полагается на Днепре, сели на мель. Я пошел на верхнюю палубу, придерживая свою шляпу: сильный веял ветер.
Матросы тщетно отпихивались баграми. Сердито стучала машина. Капитан размахивал руками и не без удовольствия кричал лоцману басом:
– Слушай ты, там! Ломи налево.
Лоцман, повертев руль, отвечал спокойно:
– Я ж ломаю, да она не согласна…
И опять багры, крики и крепчайший ветер и сизые торопливые облака на вечереющем небе.
От ветра все попрятались в каюты и вниз, к машине: только один монах, с развевающимися волосами, бродил тоскливо по открытой палубе.
Лицо этого монаха показалось мне любопытным – смуглое, почти оливковое, как на иных старинных иконах, с глазами сияющими откуда-то из глубины, и с губами как-то уж слишком красными. И я не мог понять, пленяет ли оно меня или пугает чем-то.
– Пойдемте, батюшка, в каюту: ветер крепкий, – сказал я, наконец, чтобы как-нибудь начать беседу…
Он посмотрел на меня не слишком дружелюбно и пробормотал:
– Нет охоты. Я во втором еду. А туда бабья понабилось. Повернуться некуда.
– Так пойдемте в первый. Если во втором тесно, вы имеете право без приплаты… В первом никого нету…