– Тут пойдет хорошо, тут нормально ходит, – говорили.
Стоим час, два, три, четыре, пять… Черный неподвижный поезд снова наливается тоской. Все тянется бесконечно застывшая ночь над примолкшей станцией. В вагонах тяжело и безнадежно спят, стоят или понуро сидят вокруг печки.
К коменданту станции идет один из едущих в поезде.
– Товарищ комендант, почему нас здесь так долго держат? Ведь все сплошь едут командированные, которым дорога каждая минута.
«Товарищ» комендант грубо поворачивается спиной, он даже разговаривать не желает.
Тогда обратившийся к нему вынимает и подает мандат от Революционного военного совета армии с очень широкими полномочиями.
Комендант сразу становится бархатным.
– Видите ли, задержка из-за разгрузки.
– Таковой не было, мы видели, и во всяком случае не на шесть часов.
– Э-э-э… Видите ли, паровоз брал дрова.
– Шесть часов?
– Э-э-э… мм-м… Кроме того, паровоз воду брал.
– Шесть часов?
– Мм-м… э-э-э… мм… То есть, видите ли, водонапорная башня испортилась…
Ясно: человек изолгался. И так как лгать больше нечего, он пускает нас дальше.
Поезд, хрустя прокаленными морозом рельсами, трогается. И опять облегченно вздыхает вагон. Мреет красная от жара печь, качаются и снуют тени, поминутно меняя лица сидящих.
Ух ты! С души свалилось. Восемьдесят верст. Как-нибудь доберемся.
Четыре часа утра, а в вагоне все та же темень, наполненная махорочным дымом.
Где-то за качающимися стенками винтовочный выстрел, глухой и неблизкий.
Еще выстрел… третий, четвертый… Пачками.
Подымаются головы, и печка озаряет их.
Что это? Чехи? В тыл зашли?
В вагоне, полном мерцающих теней, поползла тревога.
Гудки торопливые, придушенные.
Да что же это, наконец?!
Гудки не нашего паровоза, а где-то впереди.
Разом, с треском наваливаясь друг на друга, остановились вагоны, и водворилось молчание.
С грохотом откатывают примерзшие двери. В пролет глянула все та же синяя безначальная ночь.
Соскакиваем на хрустящий снег.
Впереди бегают с огнями. Наш поезд стоит мрачный, черный, без паровозных фонарей.
Оказывается.
Со станции Мелекес был пущен наш поезд, а со станции Бряндино по тому же пути, нам навстречу, был пущен боевой бронированный поезд.
И среди синей морозной ночи, среди застывших белых лесов неслись навстречу два поезда. Один – черный, без огней, из бесконечного числа товарных вагонов, набитых людьми, лошадьми. Другой – низкий, огромной тяжестью брони вдавил рельсы, и длинные хоботы тяжелых орудий уносились на платформах, прожорливо глядя в мелькающую морозную пыль застывшей ночи.
Так неслись они с грохотом.
А внутри изгибавшегося, как черная змея, на поворотах поезда сидели красно-озаренные люди, грелись около раскаленных печек или тяжело спали на качающихся скрипучих нарах.
Машинист бронированного поезда вдруг заметил черно несущийся на него громадный поезд и стал давать тревожные гудки, напряженно тормозя. Но черный поезд все несся на него в грохоте. Солдаты стали стрелять в воздух пачками.
Уже совсем почти накатившись, наш поезд остановился.
Мы все высыпали на скрипучее белевшее полотно. Два черных чудовища стояли друг против друга. Еще бы несколько секунд – и тяжко придавивший рельсы броневик разбил бы наш поезд, а к синему, морозно-звездному небу поднялась бы целая гора вагонной щепы. И от раскаленных печей запылала бы эта гора с мертвыми, искалеченными и живыми.
С нами возвращали почему-то вагон снарядов. В пожаре он покрыл бы все страшным взрывом.
На волоске были.
Но – странно. Близость этой смертельной опасности подействовала на красноармейцев совсем иначе, чем бесконечные стояния на станциях. Посыпались шуточки, остроты.
– Эх, Тишка, а важное бы из тебя жаркое вышло! Одного сала натекло бы с пуд.
– А я, братцы, под Ивана подкатился. Ежели бы вагон раздавило, Иван бы целый лежал, – сам раздавит кого хошь.
И это понятно: такие катастрофы редки, кричащи, ответственность за них громадная.
А вот страшно, когда из дня в день подтачивают железнодорожное движение, когда, как черная гангрена, расползаются по железнодорожному организму саботаж, злонамеренный и ненамеренный, медлительность, халатность, постоянное изо дня в день «наплевать на все», – вот преступление, которому нет имени.
На железной дороге Симбирск – Бугульма было мало вагонов и мало паровозов. И все железнодорожники, коменданты с злорадством ссылались на это как на причину медленности движения.