"Товарищ Николаев, эсеры заняли телеграф. Немедленно свяжитесь с Ходынской радиостанцией и дайте циркулярное распоряжение от имени Совнаркома по всем приемным радиостанциям, что бандиты заняли Центральный телеграф… Считать все телеграфные распоряжения с такого-то часа провокационными".
Наскоро составляю проект радиограммы, по телефону согласовываю с Владимиром Ильичем и звоню на Ходынку дежурному радисту:
"Говорит Николаев. Передайте циркулярное распоряжение от Председателя СНК товарища Ленина, которое я вам сейчас продиктую". — "Не могу. Откуда я знаю, что это товарищ Николаев? Голос может быть похожим; сюда уже звонили, я по телефону принимать распоряжений не буду; мне запретил комиссар". Прошу вызвать комиссара. Комиссара нет. Наконец меня осеняет мысль: я сегодня был на станции и передавал одному партийцу радисту секретное поручение. Об этом знали только мы двое. Прошу вызвать этого товарища. К счастью, он дежурил на станции, подходит к телефону. Ему уже было, по-видимому, сказано, в чем дело, и он сразу стал мне говорить о том, что нельзя передавать такие распоряжения по телефону. "Да ведь вы узнаете мой голос?" — "Как будто да, а вдруг провокация?" Тогда, чтобы убедить его, я намекаю о нашем секретном разговоре. "Теперь вы уверены, что это я?" — "Да, уверен". — "Тогда немедленно, без всяких отговорок, принимайте радиограмму и давайте скорей в эфир".
Я позвонил Владимиру Ильичу и рассказал о тех затруднениях, с какими мне пришлось выполнять его распоряжение. Он похвалил радистов и сказал, что позвонит в Московский штаб и даст распоряжение отправить отряд для охраны радиостанции. "Радио окажет нам большую услугу", — заметил он. Тут же Владимир Ильич дал мне инструкции, как включать телефоны сверх указанных в списке. Он сказал, что в Кремле будут дежурить три человека, в том числе и он. "Голоса вы хорошо знаете?" — спросил Владимир Ильич. "Да". — "Каждый заявленный телефон вы сообщайте нам в Кремль. Мы будем проверять владельца телефона через Московский штаб и после проверки сообщать вам для включения. Остальное делайте вы".
Так почти до утра один за другим включались "наши" телефоны, и я до утра слышал в кремлевском телефоне то голос В. Д. Бонч-Бруевича, то голос неутомимого Владимира Ильича. "Левые" эсеры телефонной связи были лишены. Впоследствии Владимир Ильич, вспоминая при разговоре этот случай, когда посредством радио ему удалось предупредить всех председателей исполкомов и партийных организаций о захвате эсерами Центрального телеграфа, внушительно говорил о том, как необходимо нам использовать все ресурсы и всех специалистов этого дела для развития радиосвязи.
Второй случай относится ко времени германской революции.
"Не будь радио, мы долго не узнали бы о том, что делается в Германии", — говорил Владимир Ильич, когда по радио были получены первые сведения о германской революции.
Ясно помню этот эпизод. На Ходынке было перехвачено сообщение германской радиостанции о захвате революционными рабочими и солдатами поездов и о продвижении вооруженных рабочих к германской столице. Вечером, когда мне сообщили об этом с Ходынки, я немедленно позвонил Владимиру Ильичу. Он просил меня приехать и зайти прямо к нему в комнату, где помещался телефонный коммутатор, около его кабинета. В ответ на его просьбу подробно рассказать содержание перехваченной радиограммы я предложил позвонить прямо на станцию и записать то, что принято радистом. Так и сделали. Я связался с радиостанцией, там оказались еще новые известия из Германии. Мне передают по телефону содержание этих радио, а Владимир Ильич записывает: "Вооруженные отряды фронтовиков и рабочих захватывают поезда"… Дальше говорится о вооруженных столкновениях. Владимир Ильич восклицает: "Это наш июль!" Отчетливо помню эту реплику и сияющее лицо Владимира Ильича. Потом он нетерпеливо говорит: "Дайте мне трубку, я сам буду слушать и записывать, так быстрее". Я понял, что ему непосредственно со станции хочется слушать об этих исторических событиях, имеющих огромное влияние на судьбы мировой революции.