— Все? Кто желает добавить? Пожалуйста. Коротенько.
Выступающие подчиняются председательскому призыву. Говорят без предисловия, без нарочитой расцветки, без излишней жестикуляции — коротко, просто, не повторяясь. Каждый говорит лишь то, чего до него не сказали другие.
Председатель, склонившись к столу, изредка поднимает глаза. Что-то пишет на лежащей под рукой бумаге. Однако внимательно ведет собрание. Именно ведет, направляет его. Слышит и оценивает каждое слово. И немедленно, в меру и с тактом, реагирует…
— Разрешите мне! — Кантаров проводит рукой по густой шевелюре — признак решимости и сдерживаемого волнения.
Председатель на момент поднимает к нему глаза:
— Пожалуйста, ваше слово. Собрание настораживается.
— Я все-таки должен обратить внимание, — замедленно и торжественно начинает оратор, — на то необоснованное примиренчество к исторической несправедливости, которое мы слышали в докладе…
— Что вы предлагаете? — вскользь замечает председатель, не поднимая головы и чуть нажимая на местоимение.
— Это я своевременно сформулирую.
— Продолжайте, пожалуйста. — И председатель перебрасывает клочок бумажки Сибиряку:
"Что вы знаете о влиянии (культ. — хоз.) переселенцев на казахов… скажите?"
Пока Сибиряк разбирает и обдумывает записку, Кантаров успевает закруглить свой вывод. Хотя Сибиряку этот вывод уже известен — выселение из Казахстана пришлых поселенцев на сибирские земли, — но он выслушал его точную формулировку. А теперь обязан возражать, но, к его досаде, оказывается лишенным отправной точки.
— Кто еще?.. Желательно бы услышать о взаимодействии хозяйственных форм — кто у кого теперь учится?
Взгляд председателя опять обращен на бумагу и карандаш. Но Сибиряк чувствует, что вызов относится именно к нему.
Он уже понял, как понимают и все участники заседания, что словам здесь тесно. Вянут и становятся лишними еще не высказанные им заготовленные раньше соображения. Мысли, казавшиеся дома неопровержимыми, поблекли и обвисли, как на сломанной ветви потемневшие листья… Но думать об этом сейчас уже поздно: Ленин ждет ответа на свою записку…
— В районах с русскими поселенцами, — отвечает на нее Сибиряк, — кочевое хозяйство быстрее становится оседлым и земледельческим. Чем раньше обосновался крестьянский поселок, тем гуще вокруг него оседают казахи-пахари. И тем заметнее рост культурных запросов в казахской юрте.
— А рост казахского батрачества в крестьянской избе? — быстро и насмешливо вклинивает председатель.
— Поднимаются в равной мере, — не задерживает с ответом Сибиряк, — и батрачество, и другие формы кулацкой и торговой эксплуатации казахов.
— Любопытное признание, — одобрительно усмехается Ленин. — И еще один вопрос к вам лично, — обращается он к Сибиряку, — присоединение этих районов к русской территории (скажем, к Сибири) не окажется ли поощрением и усилением этой эксплуатации?
— Несомненно, окажется, — говорит Сибиряк. — Это будет ее политическим подкреплением! ("А почему ты не видел этого раньше?" — одновременно в мыслях упрекает себя Сибиряк.)
— Что и требовалось доказать!.. — Председатель с чуть заметной добродушной усмешкой смотрит на Сибиряка.
Только теперь Сибиряк понял, как он, незаметно для себя, сдал председателю свои сибирские наказные позиции. Теперь даже не удивился и сам, настолько отсталым и ненужным показался ему сейчас его вчерашний бой за "иртышские" земли. Защита их в пользу Сибири представлялась теперь совсем неоправданной.
Но эти горькие размышления никого здесь сейчас не занимают. Независимо от них собрание идет своим порядком. Председатель не задерживает обсуждения. Слово получает Галим Тажибаев — защитник интересов рождающегося Казахстана.
— Тот товарищ, — кивает он на Сибиряка, — правильно говорит: казахи много страдают от русских купцов… И свои баи тоже не лучше. Баи крепче вяжут бедных казахов. Народ много беднеет. Скот гибнет без корма, хлеба мало получать можно. Надо самим сеять, зимой скот кормить. И учиться надо, у русских крестьян пример брать… — Он обводит глазами собрание, как будто желает проверить, что его поняли так, как он этого хочет.
— Что говорил докладчик — очень правильно: нам не можно без Иртыша!.. И мы не согласны отпускать на Сибирь трудящихся казаков и русских крестьян…
Он останавливается, как бы подыскивая слова. На лице отражается напряжение. Так бывает, когда оратор вдруг теряет ближайшую мысль и от волнения не может ее уловить.
Председатель мягко и осторожно подает ему конец оборванной нити.