— Иртыш вам нужен, чтобы учиться хозяйству?
— Да, да, — обрадованно принимает он реплику, — зимой много скота голодом пропадает. Казаки готовят сено — у них учиться надо!
— И учителей, хоть и плохи они, — ободряет председатель, — выселять не желаете?
— Зачем выселять? — оживляется Галим.. — Не надо выселять. Надо, чтоб жили — от них может большая польза казахам!
— Ну вот, это совсем неплохо, — говорит Ленин.
И Галим снова находит уверенность и нужные слова. Он видит и чувствует внимание Ленина и собрания. А Ленин, дружески улыбаясь, кивает ему и жестом дает понять, что главное Галимом уже сказано и нет пока нужды на этом задерживаться.
Эта безмолвная-перекличка председателя с Галимом Тажибае-вым для Сибиряка и Кантарова звучала упреком. Может быть, она действительно предназначалась больше для них, чем для неопытного казахского оратора.
Сибиряк наклоняется к Гамидову.
— Ну как, — осведомляется он у него, — продолжаем борьбу или свертываемся?
— Уж и не знаю… — колеблется Гамидов, — ведь у них действительно ни городов, ни фабрик, ни школ. Разбросаны по стойбищам. Ужаты со всех сторон… Нужно им помочь!
— Короче: наше предложение об "иртышской" территории не ставим?
— Да, я так думаю.
Молчаливо договорились нарушить сибирский наказ. И как будто свалилась обуза с плеч у того и другого. Каждому казалось, что с первого момента сегодняшней встречи Ленин уже знал всю неоправданность и надуманность сибирской позиции. Он ни на момент не сомневался, конечно, в идейной честности сибирских делегатов. Он доверял им. Доверял их готовности не остановиться перед правильными выводами.
И можно ли им теперь это доверие обмануть ради соблюдения формального подчинения наказу?!
Обсуждение подошло к концу. Решение для всех было ясно.
Председатель, соблюдая порядок до последнего момента, руководит собранием.
— Все ясно, товарищи? — обращается он ко всем. — Будем голосовать?..
Сторонников отрезки "иртышских" земель от Казахстана не нашлось.
II. "НАДО ИЗВОРАЧИВАТЬСЯ!"
Летом двадцатого года Сибирский ревком решил послать одного из своих членов в Москву к Ленину. Нужно было просить об отмене распоряжений о выводе из Сибири одной из двух расположенных там дивизий.
Для советской Сибири это было трудное время. Японцы висели над Байкалом. В Забайкалье атаманствовал бандит Семенов. Унгер-новские и им подобные шайки налетали и пакостили из-за монгольской границы.
Опасаться за Советскую власть, конечно, не приходилось: слишком свеж был в сибирской памяти колчаковский опыт. Но по сибирской же поговорке "Береженого бог бережет" нужно было, сколь возможно, обезопасить себя.
Во всяком случае, с двумя дивизиями куда спокойнее, чем с одной. Так думали тогда в Сибирском ревкоме.
Это поручение было возложено на меня. Я только что объехал Сибирь и под свежими впечатлениями мог полнее рассказать в Москве о тамошнем положении.
Задолго еще до Москвы я волновался и готовился к разговору. Я знал, что Владимир Ильич всегда интересовался Сибирью. Даже больше: интерес его претворялся в большую государственную заботу об устроении этой богатейшей окраины.
Это успокаивало и обнадеживало.
Вот и кабинет Ленина… с двумя окнами, не особенно просторный. По стенам — большие книжные шкафы. Перед ними — солидный письменный стол, заполненный книгами и газетами. Стол стоит так, что работающему за ним удобно пользоваться книжными полками. Близко у стола — вращающаяся рабочая этажерка с книгами. Против стола, по сторонам входной двери, — большие географические карты.
Кабинет глубочайшего мыслителя, образованнейшего марксиста, главы правительства шестой части земли.
Здесь работает он — великий мудрец, всегда озабоченный, думающий обо всем творящемся в мире. Всегда углубленный в анализ столкновений общественных сил.
Все это чувствовалось сразу же, как только вы входили к нему, как только он вставал вам навстречу и подавал руку:
— Здравствуйте. Как доехали?
Сразу же как не бывало вашего смущения и волнения. Становилось просто, легко, спокойно.
— Садитесь, пожалуйста, сюда. Что у вас делается?
И ни одного слова, ни единого жеста, ни даже намека на то, что его оторвали от нужной работы.
Чистосердечно и добросовестно изложил я Владимиру Ильичу наши сибирские просьбы.
Он не перебивал. Он слушал молча. И это не стесняло и не казалось обидным. Заметно похудевшее, утомленное лицо его выражало большую сосредоточенность. Внимание его к тому, что я говорил, было несомненным и не пассивным. Время от времени он смотрел в мою сторону. Кивал головой, мелькала усмешка. Иногда срывалось междометие или короткий вопрос: