Весь комсомол пел и такого рода нехитрые песенные сочинения. Пели и мы, будущие поэты, песенники комсомольские. Песня была спутницей комсомола всегда: и в дни радостей, и в дни горестей. Холодно было, голодно, а мы пели, предпочитая то, что повеселей. Это свойство юности, смотрящей вперед. Недаром говорилось в частушке:
Нам, солдатам Ленина, Унывать не велено.
У самых дверей дома № 6, где собирался наш съезд, во время большого затора при проверке документов неунывающий балтийский матрос поднялся на какое-то возвышение и на всю улицу прогорланил отрывок из "Левого марша" Маяковского:
Комсомолец в стеганой ватной кацавейке, должно быть делегат из хлебных краев, демонстративно вынул из сумки порядочную краюху хлеба и вручил ее матросу.
Матрос расцеловал щедрого товарища:
— Спасибо, браток! Это будет лакомством для всей нашей делегации…
Кто-то сострил под общий смех:
— Это пока не солнечный край, но непочатый!..
Зал был переполнен.
После выборов президиума начались приветствия. О комсомоле не так уж и много было известно тогда. И приветствия в его адрес были малочисленны. Комсомольцам приходилось самим восполнять этот "пробел".
Мы от души приветствовали друг друга, т. е. делегация делегацию. Украинцы приветствовали москвичей. Следовал ответ. Потом уральцы передавали поклон питерцам, сибиряки — белорусам, делегаты Средней Азии — делегатам Поволжья.
И во всех приветствиях неизменно звучали здравицы в честь партии рабочего класса, в верности которой комсомол давал клятву с первых шагов своих. Сердца революционной молодежи, взволнованные великой октябрьской грозой, полны были прекрасных надежд на будущее. Но любая надежда и любая мечта нашей юности опирались на силу предвидения и мудрость Коммунистической партии.
Разум партии, основанной Лениным, — вот светоч, без которого самые благие наши порывы были бы бесплодными. Нам пришлось бы блуждать в потемках, сбиваться с верной дороги…
Жаркую речь на эту тему произнес белокурый паренек от имени, кажется, смоленской делегации.
Аплодисменты, раздавшиеся в середине этой речи, вдруг резко усилились и превратились в долгую овацию. Тут уж смоленский паренек был ни при чем. Он понял это и тихо покинул трибуну. А может быть, он увидел Ленина, подошедшего к столу президиума. Из первых рядов зала мы хорошо рассмотрели его. Он вошел в распахнутом осеннем пальто с узким бархатным воротником, в кепке. Снял пальто и кепку, положил их на стул, а сам сел на соседний стул с краю за столом. Поговорил немного с кем-то из президиума и наклонился над книгой или над бумагами.
Известная картина художника Б. Иогансона и его учеников имеет одну погрешность. На ней неподалеку от стола президиума изображен черный блестяще-полированный рояль. На самом деле никакого рояля не было и не могло быть. Странно это для 1920 года; стояли там, чуть позади Ленина, конторские столики для секретарей, приготовившихся вести записи выступлений. Стенографисток почему-то не было. Сцена была украшена двумя портретами: Маркса и Энгельса. Зал освещен был довольно тускло. Не удивительно, что десятки комсомольцев из задних рядов ринулись по проходам к сцене, чтоб вблизи увидеть Владимира Ильича. Удивительно было другое: многие, и я в том числе, вскоре смогли оказаться на сцене. А некоторые — даже рядом с Лениным.
Он в эти минуты сосредоточенно продолжал свои занятия. Казалось, что ни оваций, ни криков "ура!" не слышит Ильич и, к счастью для нас, не замечает явного беспорядка, учиненного нами, самовольно перекочевавшими из зала на сцену. Проступок этот свершен был как-то стихийно. И свершен он, конечно, не потому, что в зале было тесновато, а на сцене достаточно свободного места. Владимир Ильич поднял голову и, улыбаясь, медленно обвел взглядом всех нас, непрошеных гостей президиума.
Потом он снова принялся за прерванное занятие. Чем же был занят Ильич за несколько минут до начала своего выступления? К нашему удивлению, он рисовал. И нарисовал он дом — с крышей, с трубой и с вывеской "школа".
Разумеется, никому из нас не пришло в голову, что тема этого рисунка может иметь какое-либо отношение к теме ленинской речи. Комсомольцы той поры не могли интересоваться таким учреждением, как школа. Шла гражданская война. Вместе с билетом члена РКСМ почти каждый комсомолец получал тогда винтовку. Достигшие 16-летнего возраста отправлялись на фронт, а те, кто помоложе, рядом с коммунистами действовали винтовкой в тылу: участвовали в борьбе с контрреволюцией, с бандитизмом, с нарушителями революционного порядка. О школе тут некогда было думать.