А вот совсем иной вариант, иная разновидность. Подняв одну бровь и высовывая голову из тела, посаженного круглым "мешком", Ильич одним веселым блестящим глазком смотрит на собеседника, а другим слегка прищурился. При этом он обязательно улыбается — слегка или в полной мере. Щеки у него закругляются, и все лицо делается круглым, тогда как в первых двух случаях оно получает клинообразный вид. Это выражение, также частью ухваченное парой фотографий, отлично знакомо всем, кому много приходилось видеть Ильича. Наилучшее для него обозначение — Ильич лукавит. Лукавит, т. е. хитрит в смысле "тактическом". Ибо "стратегическая" хитрость у Ленина гораздо глубже и не проступала на поверхность. Если нужно было, он ее прикрывал другим выражением лица (тоже особая разновидность) — выражением "деревянным", глухим, не откликающимся вовсе на неуместные вопросы.
Когда Ильич лукавил, у него соответственно менялся голос. Голос добродушно круглился, понижаясь в разговоре один на один почти до шепота. Ильич начинал со смаком пришепетывать и ударять в нос, руками он делал круглые убеждающие жесты или опускал руки в колени, подымая плечи. Таким голосом он задавал каверзные вопросы зарапортовавшемуся докладчику в Совнаркоме. Таким голосом преподносил округленно-ядовитую формулу самоуверенному буржуазному умнику. Таким голосом он успокаивал товарища, искренно, горячо, но без толку волновавшегося и упорно не желавшего вылезать из каких-нибудь политических трех сосен, в которых запутался.
И есть еще одна разновидность — добродушно-веселый Ильич. Таким можно найти его, например, на снимках, где рядом сидят дети. Но можно было видеть его таким и в других случаях. Он был таким для товарищей в хорошие веселые дни, когда революции улыбалась удача, или в тех случаях, когда по важному вопросу не надо было спорить, а надо было только хорошо сформулировать задание, осознанное товарищами в борьбе, или тогда, когда можно было отложить на время в сторону заботы и чем-нибудь повеселиться.
Ильич тогда совсем закруглялся. Пиджачок или тужурка его принимали кургузый вид оттого, что носитель их распускал твердые мускулы и сразу становился полнее. Кепка слезала на затылок или, наоборот, опускалась козырьком на улыбающееся лицо. Только иногда пальто оказывалось наброшенным на плечи, как шинель. Вообще, когда на сцену появлялся добродушный Ильич, тогда обнаруживалось вовне, что он был в бытовом смысле простым и непритязательным, но живым и веселым, рабочим человеком. Работа его была суровая и тяжелая, в политическом дыму и огне, не хуже, чем у литейщика или вальцовщика на металлургическом заводе. Но когда он выходил со своего "завода", то мог идти с картузом, сдвинутым на затылок, и в пальто, наброшенном на плечи, как веселый рабочий, пошабашивший в субботу. Только был он рабочим передовым, революционным, культурным и сознательным и шабашил без сотки в кармане.
Много было и других разновидностей, всех не перечтешь. Некоторые разновидности имели динамический, движущийся характер. Я описал однажды в очерке "Ленин, рисунок пером", каков был Ильич в движении большого доклада, вскрывающего очередное "звено, за которое надо ухватиться". В ходе такого выступления выражения и жесты сменялись, но в то же время сливались в одном разворачивающемся единстве. Разворачивалась мысль — воля огромного захвата, великой простоты, глубокой трезвости, бесстрашной революционности и законченной конкретности. Внешнее проявление этого развертывания было просто, но прекрасно. Не нашлось и, вероятно, не найдется художника, который мог бы дать отражение этой динамике. Мало успели схватить ее наши кинооператоры. Год или два назад в Москве шла лента "Его призыв". В середине ленты на пару минут появляется на экране Ильич, произносящий речь, этот кусочек заимствован из старого киноснимка. До того динамичен этот говорящий Ильич, до такой степени он вдруг поднимает впечатление и темп показываемого, что, лишь только он возник на экране, — зал разразился аплодисментами. И не только потому, что увидели любимого человека, а оттого, что увидели в его движении движущуюся стихию революции, увидели ее через муть плохого снимка времени гражданской войны, через сыпавшиеся по экрану полосы, пятна, точки.