Такое же внимание проявлял Владимир Ильич ко всем дальнейшим требованиям, связанным с противоэпидемической работой на фронте. В частности, по личному распоряжению Ленина я получил из резервов ВСНХ 11 вагонов белья для больных.
При отправке на Южный фронт[31], когда наша комиссия находилась уже в вагоне и ждала отправления с Казанского вокзала, меня вдруг вызвали к телефону коменданта станции. Был праздничный день, и члены комиссии даже всполошились: что случилось, уж не отменяется ли поездка? Но оказалось другое: звонил Ильич. Он хотел знать, как мы устроились, дали ли нам отдельный вагон, удобен ли он, достаточно ли нам тепло.
Как никто, Ильич умел заботиться о здоровье окружающих. Поглощенный государственными заботами, руководивший борьбой многомиллионного народа, Ленин в то же время зорко, отечески приглядывался к окружающим и поднимал тревогу, если замечал в ком-нибудь признаки болезни или переутомления.
— Что-то он плоховато стал выглядеть, товарищ Вейсброд, надо бы к нему съездить, — обращался он ко мне, имея в виду какого-нибудь товарища. — Узнайте-ка, не нужно ли там чего-нибудь. Я вам дам машину.
Не один раз приходилось мне слышать это от Владимира Ильича.
— Вас надо привлечь к ответственности за небрежное отношение к государственному добру — к себе! — с этой фразой Ильич часто обращался то к одному, то к другому из советских работников.
Но, умея проявлять такую заботу о других, Ленин был в то же время исключительно скромен, когда дело касалось его самого.
Находясь у постели тяжело раненного Ильича после злодейского выстрела эсерки Каплан, когда лишь случайный и счастливый поворот головы спас его от смерти, мы, врачи, естественно, испытывали чувство волнения и острой тревоги за жизнь человека, ради которого каждый из трудящихся охотно пожертвовал бы своей жизнью.
Видя и чувствуя это, он старался приободрить нас, уверить, что ему лучше, что он не нуждается в чрезмерном внимании врачебного персонала.
— Что вы сидите около меня, разве у вас нет дела в больнице? — говорил Владимир Ильич.
Ленин быстро выздоравливал, и о его состоянии ежедневно извещали страну специальные бюллетени. Волны народного беспокойства и любви стучались в двери комнаты, где шла борьба за жизнь вождя. В тысячах запросов и телефонных звонков у нас требовали новых и новых ответов и сообщений. Никогда не забыть мне момента, когда Владимир Ильич, взяв очередной медицинский бюллетень о своем здоровье, собственной рукой сделал на нем приписку о том, что чувствует себя хорошо и просит не беспокоить врачей излишними запросами.
И тут сказалось его стремление избавить ухаживающих за ним людей от излишнего труда и хлопот.
Когда состояние Владимира Ильича стало значительно лучше, я стал отлучаться в 1-ю Градскую больницу, где тогда работал. Владимир Ильич проявлял живой интерес к делам больницы. Он расспрашивал о ее состоянии, достаточно ли продуктов для питания больных, где и как мы их раздобывали.
Едва почувствовав себя сносно, Ленин стал пренебрегать советами врачей и возобновил напряженную работу. Вскоре после ранения мне пришлось однажды ночью, по просьбе Марии Ильиничны, позвонить по телефону на заседание Совнаркома, чтобы оттуда заставили уйти Владимира Ильича.
— Ничего не можем с ним сделать, — ответил товарищ Я. М. Свердлов. — Единственный выход — закрыть сейчас заседание.
О любви Владимира Ильича к детям много рассказывалось и писалось. Мне приходилось не раз наблюдать проявление этой любви. Но сказать только, что Ленин был добр и ласков с детьми, — этого недостаточно.
В нашей стране любят детей очень многие. Но не все умеют подойти к ребенку, чтобы завоевать его доверие, не навязываясь к нему со своей лаской, не сюсюкая. Владимир Ильич прекрасно знал детскую психику, умел подойти к ребенку с такой же серьезной простотой, с какой он подходил к любому взрослому человеку.
Мне особенно запомнился такой случай, происшедший в 1920 году в Горках. Мы гуляли по саду, когда навстречу нам выбежала маленькая девочка. Владимир Ильич остановился и молча залюбовался ею. Его глаза засветились любовью и лаской. Девочка тоже остановилась и, широко раскрыв свои глазенки, молча и серьезно смотрела на Ленина. Я вздумал окликнуть и подозвать ее; девочка, конечно, сразу смутилась и убежала. И надо было видеть, с каким огорчением Ленин смотрел вслед ребенку и как укоризненно отчитывал меня за эту маленькую, но грубую педагогическую ошибку.[32]