Конец декабря 1920 года. В Москве собрался исторический VIII Всероссийский съезд Советов, который принял разработанный по идее В. И. Ленина и доложенный Г. М. Кржижановским план электрификации Советской России — знаменитый план ГОЭЛРО (Государственной комиссии по электрификации России).
В это крайне трудное для Советской республики время, когда ей в исключительно сложной обстановке предстояло совершить переход от войны к мирному социалистическому строительству, партию атаковали троцкисты, бухаринцы, участники "рабочей оппозиии", "децисты" и другие враги большевизма и навязали ей дискуссию, известную профсоюзную дискуссию.
Ленин охарактеризовал создавшееся внутрипартийное положение как "кризис партии". Неудивительно поэтому, что кроме выступления с докладом на самом съезде и подготовки резолюций по основным вопросам Владимиру Ильичу пришлось в эти дни выступать многократно на заседаниях фракции РКП (б) съезда, где полную волю своим антипартийным выходкам и настроениям давали оппозиционеры.
Даже мы, делегаты съезда, работали с большим физическим и душевным напряжением. Можно себе представить, как велико было напряжение сил Владимира Ильича. Когда он отдыхал? Во время одного из вечерних перерывов было объявлено, что все делегаты съезда — председатели губисполкомов — приглашаются после заседания съезда на совещание, которое состоится в помещении ЦК партии. Председатели губисполкомов — нас было человек двадцать — отправились на Воздвиженку (теперь улица Калинина), где помещался ЦК РКП (б). Каково же было наше удивление, когда рядом с Михаилом Ивановичем Калининым мы увидели и Владимира Ильича.
Совещание открылось довольно поздно. Комната, где мы собрались, была плохо освещена, электричество то и дело выключалось. Все сидели одетые — одни в кожаных тужурках ("кожанках"), другие в шинелях. В связи с внутрипартийной дискуссией, а также с подготовкой перехода к новой экономической политике и к новым формам дальнейшего организационного укрепления советского аппарата на местах, созданию новой, экономической основы союза рабочего класса и крестьянства Ленин и Калинин заставляли нас исчерпывающе рассказывать о том, что делается в губерниях, уездах и волостях, о настроениях в крестьянстве, о положении рабочих, о конкретных проявлениях "инициативы мест". Со своей стороны и мы не скупились на вопросы к Владимиру Ильичу и Михаилу Ивановичу. Хотя Ленин все время ссылался на Калинина, которому-де положение, благодаря его частым поездкам, виднее, чем ему, нам всем бросались в глаза громадная осведомленность Ильича, его безошибочные суждения.
Беседа велась крайне непринужденно, но в самый ее разгар мы спохватились, что уже за полночь. Калинин предложил разойтись, назавтра предстоял напряженный день работы.
Когда я вышел на улицу и стал спускаться ощупью к Моховой, чтобы затем пойти налево, к 1-му Дому Союзов (гостиница "Национал ь"), я вдруг на самом углу, впереди себя, к моему изумлению, увидел Владимира Ильича. Ему как-то удалось незаметно одному уйти с собрания.
— Как вы решились, Владимир Ильич, в такую ночь один пуститься по Москве?! — вскрикнул я.
Ленин остановился.
— А что, товарищ Волин, если я Председатель Совнаркома, — услышал я его насмешливый голос, — то уже лишен всяких прав состояния гражданина республики?..
— Да, но без провожатых!
— Уж будто не могу и без провожатых, — продолжал он с прежней иронией.
Весь этот короткий разговор происходил на углу Воздвиженки и Моховой. Пробираясь через сугробы, мы добрались до Троицких ворот. Я облегченно вздохнул: ну вот, Владимир Ильич стоял цел и невредим у постового красноармейца.
Но не тут-то было. Владимир Ильич взял меня под руку и, потянув влево, к Александровскому саду, сказал:
— Куда спешить! Пройдемтесь. — И опять шутливо: — Смотрите, какая хорошая ночь…
А ночь-то была совсем не хороша, она в тот час казалась мне прямо-таки зловещей. Но я уже больше не стал возражать, и мы молча пошли мимо Александровского сада, мимо потому, что в сад войти никак нельзя было и днем, столько там было мусора и щебня.
Ленин первый прервал молчание и начал с того, на7 чем мы остановились, когда прервали совещание, — с кулацких восстаний. Владимир Ильич вспомнил, что во время Ливенского восстания в Орловской губернии он послал мне телеграмму о правоэсеровском "крестьянском" писателе Иване Вольнове, находившемся в Ливнах, с предложением спасти ему жизнь.
— Что успели? — спросил Ильич.
Я ответил, что телеграмма пришла вовремя, что Вольнов был освобожден, хотя и имел, по всей видимости, отношение к кулацкому восстанию.