С того момента, как я услышал содержание этой записки, и до того, как вошел в кабинет Председателя СНК, я плохо помню, что было. Я волновался, и это было неудивительно, так как мне, незначительному провинциальному работнику, предстояло видеть и даже разговаривать с самим Лениным. Кажется, передавая записку, Анатолий Васильевич сказал мне, чтобы в разговоре с Владимиром Ильичем я оттенил вопрос об охране природы.
Как во сне мелькнули кремлевская площадь, пропускной пост, лестницы и коридоры бывшего здания судебных установлений, и я уже разговариваю с В. Д. Бонч-Бруевичем, заведовавшим тогда приемом у Владимира Ильича.
Бонч-Бруевич берет у меня записку Луначарского, на минуту уходит с ней и, возвратившись, просит подождать, так как Владимир Ильич занят разговором с Петроградом. Кто-то идет в кабинет передо мной, потом зазывает меня. Прохожу через пустую комнату заседаний, у самой двери "его" кабинета встречаю Марию Ильиничну с ворохом бумаг. Волнуюсь, как перед экзаменом в средней школе. Неловко отворяю дверь, путаюсь в ковре и вдруг вижу поднимающуюся мне навстречу фигуру Ленина.
Спокойный, но пронизывающий взгляд.
Беглая улыбка… Короткое рукопожатие, и я сажусь в указанное мне кресло, как-то совсем успокоенный.
После нескольких вопросов он берет привезенные мной бумаги; быстро просматривает три доклада об учреждении Астраханского университета, об Астраханском отделении Российского пищевого научно-технического института, об учреждении Астраханских заповедников. Меня поражает то, что, читая каждый следующий доклад, Владимир Ильич по нескольку раз заглядывает и в предыдущий. Тогда я не понял, для чего он это делает, позднее, когда я лучше познакомился с работой и методами ее у Владимира Ильича, я догадался, что он, благодаря своей исключительной эрудиции, не только сразу схватывал сущность дела, с быстротой вбирая ее из по-провинциальному многословных докладов, но сейчас же искал и обобщений, желая по трем разнохарактерным докладам составить себе общее представление о начинающейся культурной работе в Астраханском крае.
Пока Владимир Ильич читал, я успел присмотреться к нему самому и к окружающей его обстановке. Вид у Владимира Ильича был плохой: страдание от раны и непосильная работа по обороне и строительству молодой республики, видимо, измучили его.
Обстановка комнаты поражала своей простотой: Владимир Ильич сидел за скромным письменным столом на фоне книжного шкафа. К этой ближайшей к нему обстановке, столь знакомой нам по известному портрету, на котором Владимир Ильич читает "Правду", остается прибавить еще несколько кожаных кресел вдоль стен и около стола, два узких зеркала в простенках, красный ковер без всяких вычуров во всю комнату и несколько телефонных аппаратов в нише за полузадернутой занавеской, около которой скромная постель наподобие больничной койки и дежурный телефонист в военной форме.
Задавши мне несколько вопросов о военном и политическом положении в Астраханском крае, Владимир Ильич высказал одобрение всем нашим начинаниям, и в частности относительно проекта устройства заповедников. Сказал, что дело охраны природы имеет значение не только для Астраханского края, но и для всей Республики и что он придает ему срочное значение.
Вслед за тем он предложил мне составить к "завтрему" проект декрета об охране природы.
Короткое прощание, и, пока я собираю бумаги, Владимир Ильич уже принимается за другую работу; он быстро отодвигает несколько ящиков письменного стола, вынимает какие-то бумаги, и, затворяя дверь за собой, я вижу его серьезное лицо склоненным над ними.
Не имея в Москве знакомств, которые дали бы мне возможность при составлении проекта декрета об охране природы прибегнуть к помощи ученых, уже работавших в этой области, я вынужден был ограничиться консультациями лишь знакомого профессора К. из Петровской сельскохозяйственной академии и одного профессора-юриста.